письмами и встретятся.
Николай I ценил службу своего наследника, особенно на военном поприще, и неоднократно объявлял ему в рескриптах свою «душевную благодарность». В одном из них 10 августа 1851 г. он писал: «Вообще родительскому моему сердцу отрадно видеть, до какой степени Вы постигли звание военного начальника, и за Ваши неусыпные заботы о войске, столь искренне мною любимом, благодарю Вас от всей полноты души». В другом рескрипте от того же числа благодарил за превосходное состояние военно-учебных заведений. Сообщая содержание этого рескрипта всем сотрудникам и воспитанникам военно-учебных заведений, Александр Николаевич в своем приказе благодарил членов ученого совета, всех своих помощников, почтенных директоров, добросовестных воспитателей и воспитанников. Обращаясь к последним, он писал: «Благодарю и всех моих добрых детей. Благодарю вас, мои дети, как отец, утешенный вами; благодарю вас как начальник, осчастливленный за вас милостивым одобрением своего государя. Молю Бога, чтобы вы всегда любили меня, так же, как я вас и как государь любит вас и меня. В этом чувстве – условие вашей пользы, моего утешения и милости к вам нашего государя, нашего отца – и моего, и вашего». Эти слова Николая I и цесаревича свидетельствуют о романтически-восторженном, отеческом отношении к войску, о близости отца и сына. Оба были военными по интересам, душевной склонности, кругу общения.
В 1852 г. великий князь Александр Николаевич произведен в главнокомандующие гвардейским и гренадерским корпусами. Во время Крымской войны 21 февраля 1854 г., когда Петербургская губерния «при появлении англо-французского флота в виду Кронштадта» была объявлена на военном положении, наследник престола, по званию главнокомандующий армией, начальствовал над всеми войсками, направленными для обороны в Петербург. Именно в этой роли он подойдет к рубежу своей жизни – восшествию на российский престол. За два дня до этого события, 16 февраля, он по поручению уже тяжело больного отца и от его имени пошлет письмо князю М.Д. Горчакову, только что назначенному командующим войсками в Крыму. В нем указывалось: «Его Величество имеет в виду, что сохранение Севастополя есть вопрос первейшей важности и потому решается, в случае разрыва с Австрией и наступления неприятеля, жертвовать временно Бессарабией и частию даже Новороссийского края до Днепра, для спасения Севастополя и Крымского полуострова».
С такими тяжелыми мыслями кончал свое 30-летнее царствование могущественный монарх и в таких тяжелых условиях начнет царствовать его сын, который увидит, переживет падение Севастополя через полгода и будет вынужден искать свои решения и свой путь в правлении Россией.
Александр II вступил на престол в возрасте 36 лет вполне сложившимся человеком, знакомым с государственной деятельностью, будучи главой большого семейства, достаточно умудренный жизнью. Внешний облик его в это время запечатлел американский дипломат, секретарь посла в 1854–1855 гг. А. Уайт: «Он был высок, как все Романовы, красив и держался с большим достоинством, но у него было гораздо меньше величественности и полностью отсутствовала неуместная суровость его отца». Приятную внешность Александра II отмечали все, писавшие о нем. Однако многие при этом критиковали его холодные и сдержанные манеры или стремление походить на отца, что создавало впечатление «плохой копии» или «безжизненной маски».
Из множества характеристик Александра II особенной глубиной и проницательностью отличаются принадлежащие перу фрейлины императрицы Марии Александровны А.Ф. Тютчевой, дочери известного поэта, которая в течение нескольких лет в ежедневном близком общении наблюдала императорскую (а до того – великокняжескую) семью. В январе 1856 г., во время начавшихся переговоров о мире между странами – участницами Восточной войны, когда русское общество с предельным напряжением следило за политикой «верхов» и действиями нового императора, Тютчева с прозорливостью утонченно нервной натуры делает несколько записей, поразительных по меткости и предвидению. 11 января: «Император – лучший из людей. Он был бы прекрасным государем в хорошо организованной стране и в мирное время, где приходилось бы только охранять. Но ему недостает темперамента преобразователя. У императрицы тоже нет инициативы, она, быть может, будет святой, но никогда не будет великой государыней. Ее сфера – моральный мир, а не развращенный мир земной действительности. Они слишком добры, слишком чисты, чтобы понимать людей и властвовать над ними. В них нет той мощи, того порыва, которые овладевают событиями и направляют их по своей воле; им недостает струнки увлечения… Моя душа грустна, я вижу перед собой будущее печальное и мрачное». Через несколько дней она повторяет: «А будущее, будущее. Ах, как я боюсь за него!» И 21 января об императоре: «Мне невыразимо жаль его, когда я вижу, что, сам того не ведая, он вовлечен в борьбу с могучими силами и страшными стихиями, которых он не понимает. Прежде у меня были иллюзии, которых теперь у меня больше уже нет… Они (императорская чета. – Л. 3.) не знают, куда идут». И дальше, на протяжении всего дневника, вплоть до трагической кончины императора, она возвращается к этим мыслям в разных обстоятельствах снова и снова, изливая свою тревогу и мрачные предчувствия.
Любящий и преданный сын, Александр Николаевич тяжело пережил смерть Николая I. Зная сердечность и чувствительность цесаревича по его дневникам и письмам, можно вполне доверять впечатлению Тютчевой о глубине его переживаний. «…На его лице отразилось горе, наполнявшее его сердце», – читаем запись в дневнике. Когда же Тютчева попыталась назвать его «ваше величество», то он попросил не называть его так. «Видно было, – заключает мемуаристка,-что он испытывает только горе от потери отца, а что корона не имеет для него никакой цены». Не в первый и не в последний раз частный человек берет в нем верх над наследником престола или монархом. «Слово „государь“, – продолжается запись, – для него относится к его отцу: в первые годы своего правления он не позволял, чтобы это слово адресовалось ему самому».
Александр II вступил на престол спокойно, ему не пришлось пройти к трону через площадь, залитую кровью, как его отцу, но наследие он получил куда более тяжелое, чем Николай I. Ни один из кардинальных вопросов 30-летнего царствования не был решен: крестьянский, восточный, польский и др. Из Крымской войны Россия вышла изнуренная неравной борьбой, с истощенными финансами и подорванным денежным обращением. Постоянно увеличивающийся в последнее десятилетие дефицит бюджета (в 1845 г. – 14,5 млн. руб., в 1856 г. – 307,5 млн. руб.) поставил страну на грань финансового кризиса. Война обнажила многие недостатки администрации, военной и гражданской, она показала, что «колосс» стоит на глиняных ногах. Великая держава лишилась того первенствующего положения, которое занимала в Европе со времен Венских договоров 1815 г. Священный союз фактически распался еще до Крымской войны. Россия оказалась в изоляции. Следствием этого было падение авторитета побежденной страны за границей, а внутри империи – недоверие к силе и способности правительства. Призыв властей к созданию морского и сухопутного ополчения всколыхнул в крестьянстве надежду на освобождение и вызвал перемещение масс населения, угрожающее «порядку и спокойствию».
«Севастополь ударил по застоявшимся умам» (В.О. Ключевский). «Озлобление против порядков до 1855 года беспредельное и всеобщее», – записал в своем дневнике 17 ноября этого года П.А. Валуев, видный чиновник, сам служивший николаевской системе (он был курляндским губернатором, а впоследствии министром Александра II). В своей «Думе русского», датированной днем падения Севастополя и известной читающей России в рукописи,
