Валуев раскрыл и показал «всеобщую официальную ложь» как основной порок «нашего государственного управления». Он писал: «Взгляните на годовые отчеты – везде сделано все возможное, везде приобретены успехи, везде водворяется… должный порядок, взгляните на дело, отделите сущность от бумажной оболочки… правду от неправды или полуправды, и редко где окажется прочное – плодотворная польза. Сверху блеск, внизу гниль».
«Прежняя система отжила свой век» – таков общий приговор одного из идеологов этой системы, историка М.П. Погодина, произнесенный им через три месяца после смерти Николая I. А в начале 1856 г. Погодин призывает Александра II искать выход из кризиса на новых путях: «Свобода! Вот слово, которое должно раздаться на высоте русского престола!» Сам этот призыв был откровением, означал переворот в сознании тех, кто правил Россией или близко стоял к «верхам». И Александр II знал это лучше других. Секретный Комитет 1846 г., председателем которого он был, признал недопустимым при решении крестьянского вопроса употреблять само слово «свобода» – «тут именно слово страшнее дела». Через 10 лет слово «свобода» уже представлялось магическим ключом к новой жизни. «Медлить нечего… Надо приниматься вдруг за все: за дороги, казенные и каменные, за оружейные, пушечные и пороховые заводы, за медицинские факультеты и госпитали, за кадетские корпуса и торговлю, за крестьян, чиновников, дворян, духовенство, за воспитание высшего сословия, да и прочие не лучше, за взятки, роскошь, пенсии, аренды, деньги, за финансы, за все, за все…» Эти страстные призывы Погодин заключает идеей освободительной миссии Александра II, которому предстоит завоевать общественное мнение России и Европы».
Политические и исторические интересы страны ломали идеологические установки и рамки прежнего правительственного режима, насущные потребности внутренней и внешней политики пришли в столкновение с идеологическими основами николаевской системы. «Если бы правительство после Крымской войны и пожелало возвратиться к традициям последних времен, то оно встретило бы непреодолимые препятствия если не в открытом, то, по крайней мере, в пассивном противодействии, которое со временем могло бы даже поколебать преданность народа – широкое основание, на котором зиждется в России монархическое начало», – говорилось в докладе министра финансов М. X. Рейтерна Александру II вскоре после отмены крепостного права.
Столкновение старых традиций и новых требований ставило Россию перед неизбежностью радикальных решений. В силу особенностей государственного устройства и особенностей жизненного уклада страны движение вперед было возможно лишь при содействии монарха. Александр II мог выбирать только между вариантами реформирования строя, но не между старой, николаевской, системой и новым порядком. И он понял это, хотя и не сразу по воцарении, но довольно быстро.
Первые шаги императора Александра II утверждали и продолжали политику Николая I. В речи 19 февраля 1855 г. в Государственном совете новый самодержец признавал себя продолжателем «желаний и видов» своих «августейших предшественников»: «Петра, Екатерины, Александра Благословенного и незабвенного нашего родителя»; и на приеме дипломатического корпуса в Зимнем дворце 23 февраля он заявил на французском языке, что «будет настойчиво придерживаться политических принципов» отца и дяди – «это принципы Священного союза». Эти заявления не были только данью протокола, поступки подтверждали их реальную содержательность. Александр II был уверен в необходимости продолжения войны до победного конца. После падения Севастополя он отправился в Николаев, лично наблюдая за возведением укреплений, ездил осмотреть крепость Очаков, укрепления в Одессе, посетил главную квартиру Крымской армии в Бахчисарае. Но эти усилия уже были напрасны, Россия не могла продолжать войну. И Александр II под давлением обстоятельств, при участии компетентных сановников начал эмпирически, не имея никакой общей программы, принимать новые решения, не укладывающиеся в старую систему и даже прямо противоположные ей.
Александр II никогда – ни в юности, ни в зрелые годы – не придерживался какой-либо определенной теории или концепции в своих взглядах на историю России и на задачи государственного управления. Для его общих воззрений характерно было представление о незыблемости самодержавия и существующей государственности России, как оплота ее единства, о божественном происхождении царской власти. Став самодержцем, он идентифицировал себя с Россией, рассматривая свою роль, свою миссию как служение державному величию Отчизны. Позже, в 1876 г., в своем Духовном завещании сыну- наследнику великому князю Александру Александровичу он напишет: «Заклинаю его, не увлекаясь ложными теориями, пещись о постепенном его (Отечества. – Л.З.) развитии, основанном на любви к Богу и на Законе».
Александр II встал на путь освободительных реформ не в силу своих убеждений, а как военный человек на троне, осознавший уроки Крымской войны, как император и самодержец, для которого превыше всего был престиж и величие державы. И вместе с тем в силу личных свойств характера – доброты, сердечности, восприимчивости к идеям гуманизма, бережно привитым ему всей системой образования и воспитания – как емко и метко определила Тютчева эту особенность натуры Александра II, «его сердце обладало инстинктом прогресса». Не будучи реформатором по призванию, по темпераменту, Александр II стал им в ответ на потребности времени, как человек трезвого ума и доброй воли. Его характер, его воспитание, его мировоззрение и мироощущение способствовали адекватной оценке сложившейся ситуации, способствовали поиску нетрадиционных решений в государственной политике, внешней и внутренней. Отсутствие фанатизма, приверженности жестко определенной концепции в политике не мешали найти новые пути в рамках самодержавно-монархического строя и, оставаясь верным заветам предков, короне, начать великие реформы.
Заключение Парижского мира 18 (30) марта 1856 г. (в день вступления русских войск в составе союзных в Париж в 1814 г.) и манифест о нем 19(31) марта, завершившие бесславную Крымскую войну, знаменовали важный шаг Александра II на пути новых решений в правительственной политике – не только внешней, но и внутренней. Традиционная ставка на Священный союз монархов оказалась битой, в Европе складывалась новая расстановка сил. Роль Франции на континенте усилилась, с чем предстояло считаться русской дипломатии. Престарелый канцлер К.В. Нессельроде, прослуживший при Николае все его царствование и олицетворявший старую систему, был сменен человеком иной формации и иной ориентации – А.М. Горчаковым.
Объявляя во всеобщее сведение об условиях заключенного мира, Александр II в конце манифеста заявил и о внутриполитических задачах, стоящих перед Россией: «Да утвердится и совершенствуется ее внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в судах ее; да развивается повсюду и с новой силой стремление к просвещению и всякой полезной деятельности, и каждый под сенью законов, для всех равно справедливых, все равно покровительствующих, да наслаждается в мире плодами трудов невинных». Этого осторожного намека на предстоящие реформы хватило, чтобы насторожилось и взволновалось дворянство. Отвечая на распространившиеся и дошедшие до него тревоги, Александр II в своей речи к предводителям дворянства в Москве сказал: «Слухи носятся, что я хочу объявить (в некоторых списках „сделать“) освобождение крепостного состояния. Это несправедливо. „…“ Вы можете это сказать всем направо и налево. Я говорил то же самое предводителям, бывшим у меня в Петербурге. Я не скажу вам, чтобы я был совершенно против этого, мы живем в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мною; следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, чем снизу».
Симптоматична и важна в этих первых заявках Александра II на реформы связь грядущих преобразований в России с внешнеполитической обстановкой, с общим
