видели в Зимнице, Фратешти, под Плевною», – писал Константин Петрович наследнику, сообщая, что в Зимнице, например, до 4000 несчастных лежало на голой земле, без пищи, без ухода, покрытые ранами, в которых роились черви, в пыли, в жару, под проливным дождем». Он передает свидетельства очевидцев о том, как гнали пешком раненых из-под Плевны – за 80 верст – «и во все время ни куска хлеба, ни перевязки».
Вспоминал ли Александр Александрович, читая эти письма, наставления своего учителя – генерала Драгомирова? Имя этого участника русско-турецкой войны было тогда у всех на слуху. Драгомиров доказывал, что к солдату надо относиться по-человечески – кормить, одевать, оказывать медицинскую помощь. Без соблюдения этих первоочередных требований невозможно сохранить «нравственную энергию» войска, которая и определяет в конечном счете победу. Не стесняясь в выражениях, зная, что найдет понимание Александра Александровича, Победоносцев резко критикует военное начальство, и прежде всего великого князя Николая Николаевича. «В последнее время на Вас одного возлагали надежду… из числа главных начальников, – не забывает добавить Константин Петрович, – одно Ваше имя поминалось с похвалой». «Ваша добрая слава растет, – повторяет он в другом письме, многозначительно заключая: – Ах, это большая сила на будущее».
Ужасаясь огромным потерям русской армии, наследник с удовлетворением отмечал, что его отряд лишился всего трех тысяч человек. Но, принимая во внимание, что Рущукскому отряду пришлось отбить лишь две атаки противника, а в остальном лишь пребывать в ожидании боевых действий, эту потерю надо признать немалой. Особого следа в ходе войны отряд наследника не оставил, хотя официальная историография и восславила его «великую стратегическую задачу». «Святое молчанье» рати цесаревича воспел князь В.П. Мещерский. В записной книжке Александра Александровича сохранились тщательно переписанные его рукой строки Мещерского о том, как Русь, «затаив дыханье», следила за Рущукским отрядом, «как будто из всех своих ратей та рать ей невольно милей».
Наследник заканчивал войну в Болгарии, в местечке Берестовец, на реке Янтра. По его заказу художник Д.Н. Поленов запечатлел эти места в серии картин – на память о военных годах. На память об участии в русско-турецкой войне остались и награды, врученные наследнику императором: орден святого великомученика и победоносца Георгия второй степени и золотая, украшенная бриллиантами сабля с надписью «За отличное командование Рущукским отрядом». При всей ограниченности военного опыта Александра Александровича, значение его в судьбе будущего императора было велико. Впервые увидев войну лицом к лицу, он воспринял ее как «страшный кошмар». И никогда уже не смог забыть ее зловещих проявлений: «Ночей для многих без рассвета, //Холодную немую твердь,//Подстерегающую где-то и настигающую смерть,//Болезнь, усталость, боль и голод, //Свист пуль, тоскливый вой ядра,//3альдевших ложементов холод,//Негреющий огонь костра». Может быть, именно тогда, на чужой земле, и зародилось в нем то отвращение к войнам, которое во многом определило внешнюю политику Александра III.
Еще высились в столице триумфальные арки, воздвигнутые в честь победоносного русского воинства, возвратившегося на родную землю, а военные события уже оттеснились иными тревогами и заботами. Стоившая народу стольких жертв, война усилила критическое отношение в обществе к существующим порядкам, к верховной власти. Резкое вздорожание жизни, сказывавшееся прежде всего на трудовых слоях, способствовало всеобщему недовольству и возбуждению. Все, казалось, жаждали перемен – социальных и политических.
В деревне расползались слухи о грядущем «черном переделе» помещичьих земель и прирезке к наделу. Начались стачки рабочих в Петербурге и Москве: пролетариат не желал мириться с установленными условиями труда. Оживилась либерально-земская оппозиция: послевоенное устройство независимой Болгарии, которая по воле Александра II обрела свою конституцию, будоражило воображение российских либералов. В адресах-ходатайствах от ряда земств робко намекалось на необходимость участия в управлении представителей от населения. Впечатление общего брожения усиливали студенческие беспорядки в университетских городх. На глазах менялся характер революционного движения: от пропаганды народники переходили к террору, выдвинув требование демократических свобод. В газетах замелькали сообщения о покушениях на представителей власти и о казнях первых террористов.
Наблюдая после возвращения с войны эту во многом незнакомую для него жизнь, которую лишь условно можно было назвать мирной, Александр Александрович не обнаруживает стремления разобраться в реальных корнях происходящего, понять истоки всеобщего недовольства. Для него как будто и не существует тех «проклятых» русских вопросов, над которыми бьется мысль славянофилов и либералов, демократов и социалистов. Он вроде бы не задумывается о причинах расстройства крестьянского хозяйства, бедствиях деревни, о мерах спасения ее от неурожаев и голода. И следа нет таких дум ни в дневнике, ни в переписке наследника престола (с Победоносцевым, В.П. Мещерским, И.И. Воронцовым- Дашковым). Все неурядицы действительности, все ее беды, все ее неблагополучие он склонен считать следствием реформ 60-х гг., нарушивших нормальное течение русской жизни.
Охотнее всего текущие события Александр Александрович обсуждал с бывшим своим наставником: в окружении цесаревича никто столь же критически не был бы настроен к окружающей жизни, как Константин Петрович. Сблизило их и общее дело – содействие Добровольному флоту. Оно возникло под эгидой наследника, но душой его стал Победоносцев, горячо ратовавший за возрождение Российского флота. На добровольные пожертвования – по подписке – было приобретено несколько быстроходных пароходов, курсировавших от Одессы до портов Тихого океана. Использовались они для торговых перевозок, прибыль от которых предполагалось направлять на покупку новых судов. В случае войны все они превращались в военные крейсера.
Контакты Победоносцева с цесаревичем становятся чаще, а общение теснее. Они уже давно ощущали себя единомышленниками. Особенно соединила их растущая неприязнь к реформам 60-х гг. Невзлюбивший и земские учреждения, и новые суды, наследник с годами стал сомневаться в целесообразности крестьянской реформы, задаваясь вопросом: «С уничтожением крепостного права не ослабла ли народная сила?» Константин Петрович с радостью замечает, что его отношения с цесаревичем становятся все теплее. «Иногда сижу у него, – признается он своему давнему другу Е.Ф. Тютчевой, – не испытывая того напряжения и ощущения, что чем скорее уйдешь, тем приятнее будет хозяину освободиться. Боже, как бы в нем мысль и воля окрепли».
Победоносцев не только возносит к небу свои молитвы, но и сам активно воздействует на «мысль и волю» наследника. Он последовательно, не боясь наскучить повторениями, внушает ему свою излюбленную идею, что «вся тайна русского порядка и преуспеяния наверху, в лице верховной власти». Если власть слабеет и распускается, слабеет и распускается и вся земля.
Подобные рассуждения вполне соответствовали как истинам, усвоенным наследником с детства, так и его нынешнему мироощущению.
Александру Александровичу были столь же ненавистны либеральные надежды на уступки и «послабления» самодержавного режима, сколь близок пафос передовиц «Московских ведомостей». Редактор официоза М.Н. Катков, также видевший в колебаниях власти причину общественного расстройства, призывал ее явить себя во всеоружии и «карающим мечом» искоренить крамолу.
Твердая позиция наследника – сторонника жесткой, репрессивной политики, противника каких-либо уступок общественным требованиям – определилась не без влияния катковской
