антиконституционный. Он обрушивался в своем докладе на «лжеучения», пропагандирующие конституционные формы. Он отвергал мысль о каких-либо западных образцах, как чуждых духу народа, настаивая, что только самодержавие выведет страну из кризиса. Если он и не успокоил этими заверениями наследника, то, во всяком случае, затруднил возможность для возражений. Но, думается, главное, что определило позицию Александра Александровича, не только не возразившего против лорис-меликовского замысла, но и вместе со всеми за него проголосовавшего, было могущество всесильного тогда диктатора, пользовавшегося безграничным доверием Александра II.
Эта вынужденная поддержка проекта Лорис-Меликова лишь усилила возрастающую неприязнь наследника к диктатору. Александр Александрович все более убеждался в несоответствии политики Лориса своему собственному пониманию диктатуры. Расхождения осложнялись и чисто личными мотивами. Впрочем, как уже говорилось, ничего личного у наследника престола быть не могло, все в его жизни – в том числе и семейной – становилось фактом политическим.
Стремясь продвинуть свой проект, Лорис-Меликов активно поддерживает план императора короновать княгиню Юрьевскую, ставшую после смерти императрицы Марии Александровны морганатической супругой Александра II. Именно введение представительного управления должно было, как разъяснял Лорис, дать основания для беспрецедентной в истории династии Романовых коронации.
Александр Александрович был шокирован этими планами едва ли не больше, чем самим морганатическим браком, заключенным слишком быстро после кончины его матери. Из его дневника видно, насколько болезненно он и Мария Федоровна воспринимали «легализацию» княгини Юрьевской в качестве новой жены царя, осуществлявшуюся при всемерной поддержке Лорис-Меликова. Ее появление на семейных обедах во дворце или в дворцовой церкви вместе с царской семьей, по признанию наследника, ставили его в фальшивое положение. И ему самому, и Марии Федоровне странно и тревожно было видеть своих детей вместе с детьми Юрьевской. С кончиной отца опасность, нависшая над семьей цесаревича, исчезла. Та, заботу о которой поручил ему отец, была незамедлительно удалена из дворца и навсегда отторгнута от императорской семьи. Но о роли Михаила Тариэловича в этой семейной истории, прямо касавшейся интересов династии, Александр Александрович не забыл. Именно ему теперь предстояло завершить обсуждение проекта Лорис-Меликова, назначенное покойным императором на 4 марта.
6 марта Лорис вручил Александру III свой «всеподданейший доклад» и проект правительственного сообщения о предстоящих изменениях в системе управления. В тот же день, 6 марта 1881 г., император получил письмо Победоносцева, с этими документами уже ознакомившегося.
Заявляя, что «час страшный и время не терпит», Константин Петрович выдвигает альтернативу: «или теперь спасать Россию, или никогда». Он умоляет не слушать либеральных призывов и настаивает на немедленном и решительном разрыве с политикой Лорис-Меликова.
7 марта Победоносцев имел часовую беседу с царем, который, по-видимому, несколько успокоил его относительно своих намерений. А 8 марта – ровно через неделю после катастрофы, в воскресный же день, – состоялось обсуждение проекта Лорис-Меликова. В два часа пополудни в Зимнем дворце собрались великие князья, министры, обер-прокурор Синода. Приглашен был и консервативнейший член Государственного совета граф С.Г. Строганов, уже за возрастом от дел отставленный. Присутствовавшие, как и сам император, понимали, что речь будет идти не только и не столько о предложении Лорис-Меликова, сколько о дальнейшем пути России.
Официально Александр III еще не определил своей позиции перед лицом общества. Его заявление 2 марта перед членами Государственного совета и высшими чинами двора, приносившими ему присягу, было весьма расплывчатым. «Я принимаю венец с решимостью, – сказал он, вступая на престол. – Буду пытаться следовать отцу моему и закончить дело, начатое им». Заявление звучало несколько двусмысленно, давая возможность разного толкования. Великое дело преобразований, начатое Александром II, велось им без должной последовательности и твердости. Реформатор, особенно во второй половине своего царствования, он отступал от собственных начинаний, тем самым предавая их. Слова нового царя способны были породить надежды и одновременно опасения и у либералов и у консерваторов. И вот наступил момент, когда позиция преемника Александра II должна была проясниться: продолжит ли он преобразования, в которых нуждалась Россия, или же откажется от них.
В центре обсуждения планов Лорис-Меликова и 8 марта в Зимнем дворце, и позднее – 21 апреля в Гатчине оказался вопрос о совместимости самодержавия и представительства. Либеральная группировка в лице самого министра внутренних дел, военного министра Д.А. Милютина, министра финансов А.А. Абазы и их сторонников доказывала возможность полной гармонии между избранниками городского и земского самоуправления и верховной властью. Совещательный характер представительства, оставлявший все прерогативы самодержавия неприкосновенными, казалось, был тому порукой. Но ортодоксальные приверженцы самодержавной монархии этих доводов не приняли, усмотрев в проекте Лориса как раз угрозу ограничения самодержавия. Именно поэтому граф С.Г. Строганов, министр почт и телеграфа Л.С. Маков называли замысел министра внутренних дел вредным и опасным.
Наиболее резко о несовместимости самодержавного правления с общественным представительством высказался К.П. Победоносцев. Он прямо провозгласил, что осуществление проекта Лорис-Меликова будет гибелью России. Доказывая конституционный характер мер, предложенных министром внутренних дел, обер-прокурор Синода утверждал их несоответствие традициям и потребностям народа.
Численно противники «конституции» Лорис-Меликова оказались на заседании 8 марта в меньшинстве. Против созыва общественных представителей подали голос лишь К.П. Победоносцев, Л.С. Маков, С.Г. Строганов и К.Н. Посьет. Умеренные консерваторы (князья С.Н. Урусов и А.А. Ливен, принц А.П. Ольденбургский) воздержались от оценки доклада Лорис-Меликова, предложив еще раз вернуться к его обсуждению. Министра внутренних дел поддержали не только его ближайшие соратники (Д.А. Милютин, А.А. Абаза), но и государственный контролер Д.М. Сольский, министр просвещения А.А. Сабуров, министр юстиции Д.Н. Набоков, а также великие князья Константин Николаевич и Владимир Александрович. Мысль о необходимости уступок – хотя бы частичных – назревшим общественным стремлениям уже проникла и в высший эшелон власти а первые обсуждения планов Лорис-Меликова, состоявшиеся по воле Александра II, ее как бы узаконили. И тем, кто в ту пору поддержал министра внутренних дел, еще трудно было перестроиться.
И все же оказавшиеся в большинстве сторонники преобразования в системе управления победителями себя не ощущали: все решало в конечном счете мнение царя, а оно достаточно ясно обозначилось на заседании. Не произнося речей, скупыми репликами Александр III дал понять, как он относится к реформам прошлого царствования и к их продолжению.
Важным «козырем» Лорис-Меликова была ссылка на волю Александра II, поддержавшего его начинания. В подготовленный им проект сообщения для печати о «всемилостивейшем решении» министр внутренних дел вписал новый фрагмент. Здесь говорилось о решимости Александра III «твердо следовать по пути, предуказанному в Бозе почившим незабвенным родителем», и «исполнить в точности родительский завет». Однако этот «козырь» был выбит императором из рук министра. Предваряя обсуждение, Александр III заявил, что «вопрос не следует считать предрешенным». Это было и своеобразным опровержением Лорис-Меликова, и одновременно приглашением к дискуссии.
