публицистическая, нежели научная, идея о безумии Павла как заостренной форме «самодержавного деспотизма», выдвинутая едва ли не впервые еще А.И. Герценом в середине прошлого века, когда о Павле и его эпохе мало что знали даже специалисты. Ведь не кто иной, как сам Герцен находил тогда же царствование Павла I «совершенно неизвестным у нас».
В начале XX в. наметилась тенденция и к исторически объективному его освещению, к проверке достоверности сомнительных и ложных показаний современников, к учету ценных исследований и документальных публикаций, проникавших все же со второй половины XIX в. на страницы редких изданий. Здесь в первую очередь должны быть названы известные книги упомянутого уже не раз Е.С. Шумигорского о Павле I, императрице Марии Федоровне и Е.И. Нелидовой. Менее известно, однако, что на той же точке зрения в отношении Павла стоял и В.Ф. Ходасевич, задумавший в 1913 г. о нем книгу. Сохранившиеся ее наброски и планы отмечены стремлением отрешиться от прежних стереотипов и глубже проникнуть в духовный склад его личности. Заметной вехой на том же пути стала капитальная монография М.В. Клочкова «Очерки правительственной деятельности времени Павла I» ( 1916 г.), развеявшая многие мифы о нем и его политике старой историографии.
Однако эти плодотворные усилия после революции 1917 г. были, по понятным причинам, искусственно прерваны и в течение всего советского периода над павловским царствованием снова нависла полоса забвения, если не считать его обстоятельного освещения в университетском курсе С.Б. Окуня ( 1948 г.). Другим важным исключением явилась вышедшая в 1982 г. книга Н. Эйдельмана «Грань веков», по сути дела реабилитировавшая павловскую тему в общественно-исторической мысли. В книге, с опорой на свежие источники, был выдвинут ряд новых, важных для понимания эпохи идей, а сам Павел представлен во всей сложности и противоречивости своей натуры.
Справедливости ради надо сказать, что традиция исторически объективного подхода к личности и деяниям Павла уходит своими корнями еще в глубины XIX в. В историографическом плане она связана прежде всего с именем знаменитого военного и государственного деятеля, творца военной реформы 1874 г. Д. А Милютина, выпустившего в 1857 г. второе издание «Истории войны 1799 года между Россией и Францией». Понятно, что фигура Павла I была затронута здесь лишь на фоне военно-исторической тематики книги, но впервые в научной литературе она была показана здесь достаточно непредвзято, и в характеристике Павла- великого князя, и его правительственной деятельности, и в оценке его личности. В дальнейшем, к сожалению, «павловские» страницы книги Милютина были прочно забыты, и интерес к ним возродился лишь в XX в.
В более широком, литературно-историческом плане важно отметить, что судьба Павла обратила на себя внимание А.С. Пушкина, со второй половины 1820-х гг. неизменно вызывала к себе его сочувствие и входила в сферу его творческих интересов. Именно Пушкину принадлежит знаменитая формула о Павле как «романтическом нашем императоре». В Дневнике и «Застольных разговорах» поэта мы находим десятки колоритных записей о Павле, Пушкин разрабатывал план драматического сочинения «Павел I», собирался включить описание его царствования в задуманный им труд о политической истории России XVIII в. – от Петра Великого «вплоть до Павла Первого».
Сильно занимала личность и нравственно-психологический облик Павла и Л.Н. Толстого, воспринимавшего его в том же ключе, что и Пушкин. В 1853 г. он писал: «Мне кажется, что действительный характер, особенно политический, Павла I был благородный, рыцарский характер». «Я нашел своего исторического героя, – сообщал Толстой П.И. Бартеневу в 1867 г. – И ежели бы Бог дал жизни, досуга и сил, я бы попробовал написать его историю». Спустя 40 лет, когда после снятия цензурных стеснений оживился интерес русской образованной публики к павловской эпохе, Толстой, погрузившись в чтение ставшей доступной тогда исторической литературы, снова возвращается к этому историко-художественному замыслу, оставшемуся, однако, неосуществленным.
Но еще задолго до того мыслящие, наиболее проницательные современники «романтического императора» без всяких предрассудков судили о бурной, полной надежд и треволнений, острейших коллизий и предельного напряжения павловской эпохе, отдавая себе отчет в том, что по историческому масштабу и значению она никак не соответствует своей кратковременности. «Кратковременное царствование Павла I, – писал декабрист В.И. Штейнгель, – вообще ожидает наблюдательного, беспристрастного историка, и тогда узнает свет, что оно было необходимо для блага и будущего величия России». А.П. Ермолов, сам пострадавший в молодости от павловских репрессий, два года проведший в костромской ссылке, тем не менее с течением лет, по словам собеседника-мемуариста, «не позволял себе никакой горечи в выражениях… Говорил, что у покойного императора были великие черты и исторический его характер еще не определен у нас».
Когда вечером 6 ноября 1796 г., через два часа после того, как Екатерина II испустила последний вздох, генерал-прокурор А.Н. Самойлов огласил в церкви Зимнего дворца манифест о ее кончине и восшествии на прародительский престол императора Павла Петровича, это был по тем временам уже достаточно немолодой человек – совсем недавно ему исполнилось 42 года. Царствовал же он, напомним, всего 4 года и 4 с лишним месяца.
Итак: 42 и 4 – как несоизмеримы эти величины! За всю 300-летнюю историю Дома Романовых это был весьма редкий случай вступления монарха на престол в столь позднем возрасте. Екатерина II, например, стала его обладателем в 33 года, сыновья Павла I Александр и Николай воцарились соответственно в 24 года и в 29 лет. Средний же возраст на момент воцарения у предшественников и потомков Павла I на романовском троне составлял около 30 лет. В старшем, нежели Павел I, возрасте российский престол был занимаем только дважды: Анной Ивановной ( 1730 г.) – в 47 лет и Екатериной I ( 1725 г.) – в 43 года. Но обе они оказались на престоле достаточно неожиданно и случайно, в разгар бурной придворной борьбы, не имели преимущественных династических прав, и главное, никто и никогда не готовил их к императорскому сану, к совершению столь высокого государственного поприща.
Случай же с Павлом, который был общественно признан наследником российского престола еще при своем рождении и официально провозглашен им в 1762 г., являлся в этом отношении совершенно беспрецедентным. Он и сам отдавал себе отчет в необычности своего положения. «Мысль, что власть, – как отмечал В.О. Ключевский, – досталась ему слишком поздно», не могла не будоражить его сознания. «Императору было 42 года, когда он взял в руки бразды правления, – вспоминал Д.П. Рунич. – Может быть, он предугадывал, что большая часть жизни его уже пройдена». Вполне определенно свидетельствовал о том же церемониймейстер при дворе Павла I Ф.Г. Головкин: «Первую часть своей жизни он провел в сожалении о том, что он так долго не мог царствовать, а вторую часть отравило опасение, что ему не удастся царствовать достаточно долго, чтобы наверстать потерянное время».
К исходу дня 5 ноября 1796 г., на подъезде к Петербургу, куда Павел был спешно вызван из Гатчины к умирающей от апоплексического удара Екатерине II, у сопровождавшего его Ф.В. Ростопчина невольно вырвался восторженный возглас: «Какой момент для вас, ваше высочество!» Растроганный Павел ответил со смешанным чувством печали, досады и надежды: «Подождите, мой друг, подождите. Я прожил 42 года. Бог меня поддерживал. Быть может, Он даст мне силу и разум исполнить даруемое Им мне предназначение».
Бремя если не 42-летнего, то уж, во всяком случае, почти 25-летнего (после достижения в 1772 г. совершеннолетия) ожидания Павлом престола, усугубленное к тому же крайне тяжкими условиями формирования его личности, не могло не оставить самого глубокого отпечатка на его четырехлетнем царствовании. Между тем о нем можно прочесть в
