литературе, о нем велись горячие споры, высказывались различные точки зрения. Совсем недавно историк А.Б. Каменский, автор ряда трудов о екатерининской эпохе, заметил: «Никаких доказательств того, что это завещание Екатерины действительно существовало, до сих пор не найдено. Скорее всего его никогда и не было». Но если бы вообще изначально отсутствовали какие-либо документы, воплощавшие волю Екатерины II к перемене наследника на престоле, то надо было бы поставить под сомнение и многочисленные данные об ее усилиях такого рода, красной нитью проходящих через последнее двадцатилетие ее царствования, или же сами эти усилия объявить чистым блефом.
Между тем документально зафиксированные следы этого манифеста мы находим в том самом письме Александра к Екатерине II от 24 сентября 1796 г., которое явилось откликом на их беседу о престолонаследии 16 сентября. Александр благодарит здесь бабку не просто за оказанное доверие, а также и за врученные ему ее «собственноручные пояснения и остальные бумаги». А «эти бумаги», продолжает Александр, «подтверждают все соображения, которые Вашему Величеству благоугодно было недавно сообщить мне» и которые он признает как нельзя более справедливыми. Не боясь впасть в преувеличение, мы можем с достаточной долей вероятия утверждать, что «остальные бумаги» – это и есть, судя по контексту, некий черновой, первоначальный текст манифеста (и, возможно, сопровождающих его актов), который императрица сочла нужным дополнить своими письменными комментариями («собственноручные пояснения»), вручив их внуку в ходе беседы.
Указания на то, что «было завещание» Екатерины II, «чтобы после нее царствовать внуку ее, Александру», содержатся в мемуарных свидетельствах Г.Р. Державина, занимавшего тогда крупные государственные посты и вхожего к императрице, причем он полагал, что это завещание существовало еще в 1793 г.
Как бы то ни было, завещание Екатерины II, хранившееся в свое время в глубокой тайне, несмотря на неоднократные поиски историков разных поколений, до сих пор не найдено.
Но до нас дошли рассказы очевидцев придворной жизни 1790-х гг., записанные в разных вариантах, о том, как это завещание всплыло вдруг на поверхность в момент смерти Екатерины II и воцарения Павла I – и тут же снова исчезло.
Если отвлечься от лишних и малодостоверных частностей, которыми обросло это мемуарное предание, оно может быть сведено к двум основным версиям.
По одной версии, известной главным образом из припоминаний князя С.М. Голицына, завещание было найдено великим князем Александром, Ростопчиным и А. Куракиным в кабинете Екатерины II при разборе, по поручению нового императора, ее бумаг сразу по ее смерти, среди других совершенно конфиденциальных рукописей, предназначавшихся покойной императрицей для Павла. По ознакомлении с ним Александр взял с Ростопчина и Куракина клятвенное обещание в неразглашении каких-либо сведений о завещании и тут же предал его огню, не сказав обо всем этом ни слова самому Павлу.
По другой версии, завещание, составленное А.А. Безбородко для обнародования, было отдано ему же Екатериной II на хранение. По смерти императрицы Безбородко вручил пакет с завещанием Павлу, который немедля бросил его в камин, даже не читая («Многие, бывшие тогда при дворе, меня в том уверяли», – свидетельствовал описавший этот эпизод в своих воспоминаниях Л.Н. Энгельгардт. На «живые, устные предания» ссылался в подтверждение данной версии и А.М. Тургенев). Добавляли при том, что именно за эту услугу Безбородко и удостоился от Павла чрезвычайных даров и наград, когда в день коронации был осыпан поразившими всех своей щедростью милостями (титулом светлейшего князя, званием канцлера, обер-гофмейстерским чином, орденом Св. Иоанна Иерусалимского и в придачу тридцатью тысячами десятин земли и несколькими тысячами крепостных).
Тут мы не должны упускать из виду, что более мелкие обстоятельства этого эпизода освещены мемуаристами по-разному, со своими подробностями, иногда малодостоверными, а порой и просто апокрифическими. Таковым является, например, сообщение М.А. Фонвизина о том, что манифест был составлен с согласия приближенных к императрице вельмож, в преданности которых она была уверена. Столь же маловразумителен пущенный самим Безбородко, видимо, не без корысти, слух (в записи П.И. Бартенева) о подписании «бумаг» об изменении порядка престолонаследия рядом видных государственных лиц екатерининской эпохи, в том числе А.В. Суворовым, П.А. Румянцевым, П.А. Зубовым, митрополитом Гавриилом. Непонятно прежде всего, что это были за «бумаги»? Если манифест и сопровождающие его акты, то они могли быть подписаны только императрицей. Если же это был документ частного, непубличного характера, то инициировать от своего имени перед ней вопрос о замене одного наследника престола другим указанные выше лица (или вообще кто бы то ни был из их среды), по всем нормам социального этикета той эпохи, никогда бы не осмелились. Опытнейший придворный, граф Ф.Г. Головкин недоумевал по этому поводу: «Где государыня отыскала четырех таких дураков для скрепы династического документа, который навел бы их прямо на лобное место?»
Но при всем том на факт передачи завещания Павлу не кем иным, как Безбородко, все мемуаристы указывают единодушно.
О чем же, о каком именно тексте шла речь во всех этих рассказах? Вероятнее всего, дело касалось неких первоначальных вариантов, черновых набросков текста манифеста, примерно на том уровне его подготовки, на каком Екатерина II за полтора месяца до смерти показывала его Александру. Но это не был полностью завершенный текст манифеста – как нам представляется, довести работу над ним до конца Екатерина II так и не успела или, скорее всего, не смогла.
Она вовсе не ожидала столь скорой смерти: болезнь, поразившая императрицу в одночасье, настигла ее внезапно, а ее кончина застала окружающих врасплох. Ясно, что она могла не спешить, откладывая день ото дня оформление столь ответственных бумаг. Следует поэтому отвести мнение некоторых мемуаристов, подхваченное затем историками, что лишению Павла прав на престол помешала только скоротечная смерть Екатерины, – не случись 5 ноября апоплексического удара, проживи она еще несколько дней, и судьба Павла – а значит, и России – смогла бы сложиться совсем по-другому. Но дело не только в этом. Перед императрицей возникали затруднения гораздо более существенные и куда менее случайного порядка.
Мы видим, с какими неожиданными и ею, очевидно, ранее непредвиденными препятствиями столкнулась Екатерина II, как только приступила к практической реализации своего династического замысла.
Она испытала прежде всего глухое сопротивление подвластного ей, казалось бы, Совета при своей особе, когда достаточно было возражения одного из его участников (то ли Мусина-Пушкина, то ли Безбородко, – в данном случае не так уж важно), чтобы повернуть вспять весь ход дела. Она натолкнулась на тихое, но очень твердое нежелание сотрудничать с ней Лагарпа. Она встретила решительное сопротивление в собственной семье, когда великая княгиня Мария Федоровна, несмотря на все уговоры, наотрез отказалась содействовать ей в устранении Павла от престола. Наконец, она оказалась обманутой самим Александром, который лицемерно вводил ее в заблуждение, обволакивал флером своего согласия, а за спиной вступил, в сущности, в сговор против ее династических намерений с матерью и, очевидно, с отцом. Трудно допустить, чтобы в те оставшиеся после разговора с внуком и до смертельной болезни полтора с лишним месяца Екатерина с ее проницательностью не распознала (или хотя бы не заподозрила) истинный характер его двуличной позиции. А одно это пресекло бы замыслы Екатерины II об объявлении Александра наследником престола. Были наверняка и другие, не выступавшие на поверхность проявления нежелания потворствовать этим замыслам Екатерины. Мы оставляем сейчас в стороне и
