печально осматривалась по сторонам, глубоко вздыхала и, хрустнув пальцами, снова склонялась над работой.
— Об чем тужишь? — спрашивала тогда царевна и щурилась на Федора.
Ничего не подозревавший постельничий виновато опускал голову и молчал…
Однажды Ртищев пришел в светлицу необычайно возбужденный и радостный.
— А боярышни нету? — спросил он, прикладываясь к руке царевны.
— Ишь ты, без боярышни и не дыхнет, — лукаво погрозилась Анна.
— Я не к тому… Я чтобы поклон отдать. Отъезжаю.
Царевна вздрогнула и отступила. Игравшая на ее лице приветливая улыбка исчезла.
— Все то вы, мужи, как един! Закружите, завертите девичьи сердца наши непорочные, а сами, как соколы, встряхнулись, крылами взмахнули и нету вас!… А я-то думала, Федор-де не из таковских!
Хотя Федор продолжал ничего не понимать, сравнение с соколом весьма польстило ему.
— Да оно хоть и сокол я, сдается, не клевал будто я сердца боярышни… Чтой-то не разумею.
Анна подошла вплотную к гостю и строго поглядела в его глаза.
— Лукавишь!… Иль не зрю я, что иссохлась Марфинька по тебе?
Она усадила опешившего постельничего на лавку и принялась рассказывать, как тает от любви к нему боярышня.
Ртищев ушел от царевны преображенный.
— Ну, какой я муж ратный, коли ворона убить не могу? — настойчиво спрашивал он и с наслаждением повторял слова, сказанные ему царевной:— Мое дело ученья свет возжечь в сердцах человеческих, а не из пищалей палить… Так ли?
— Так, так! — поддакивали собеседники и спешили отделаться от навязчивого постельничего.
У Троицких ворот, по дороге к царю, Федор встретился с Львовым.
— Здорово, воевода! — ядовито ухмыльнулся князь, свысока оглядывая Ртищева.
— Ну, какой я воевода, коли ворона убить не могу, — воспользовавшись случаем, остановился Федор.
— Доподлинно, — охотно подтвердил Львов, — воевода из тебя, что попу из бабьего сарафана риза.
Ртищев так был занят своими мыслями, что не понял обидной шутки.
— Вот, вот… Тоже и я реку! Еще греческие филосопы поущали…
Князь заткнул пальцами уши и трижды сплюнул.
— Не погань ты слуху нашего словесами языческими. За твои за филосопии, кол бы осиновый тебе всадить да в монастыре Андреевском на крыльце приладить на радости еретикам.
Федор растерянно попятился и обратился к дозорному стрельцу:
— Ну, обскажи хоть ты… Я ему про воеводство…
Но тотчас же осекся и почти бегом направился к царевым палатам.
Алексей, предупрежденный сестрой, встретил Ртищева с широкой, во все лицо, улыбкой.
— Едем?
— Коли воля твоя, еду, преславный…
— А может, застанемся?
Постельничий упал в ноги царю.
— Застанемся, государь! Ну какой я муж ратный, коли из пищали ворона убить не могу?
Царь помог встать Ртищеву и обнял его.
— А слыхивали мы от сестрицы, будто смутил ты сердце боярышни Марфы… Так ли?
— Так, государь! — залился гордым румянцем постельничий.
— Коли так, вместно тебе и побрачиться с нею.
— Коли воля твоя, государь…
— И добро. Быть по сему.
ГЛАВА VII
После женитьбы Ртищев забросил все свои дела и ни на минуту не разлучался с женой. Он старался предугадать каждое желание Марфы, потакал малейшей ее прихоти. В
