Усевшись на лавку, Илья Данилович без долгих рассуждений прямо объявил:
— А государственной казны нет нисколько, а служилых людей, казаков и стрельцов в городах прибыло, жалованье им дают ежегодно, докуки тебе от служилых людей, дворян и детей боярских большие, а пожаловать нечем.
Вся разнеженная умиротворенность, в которой пребывал с утра государь, мгновенно рассеялась.
— Не можно нам свары заводить со служилыми, — воскликнул он, вскакивая с кресла. — На них и держава держится наша.
— То-то мы и речем, — подхватили дружно советники, — без служилых ты, государь, что орел без когтей, а либо христианин без креста!
Матвеев торопливо достал из кармана бумагу.
— А и надумали мы хилыми умишками, государь…
Он откашлялся, расправил бумагу и приступил к чтению.
Уткнувшись в бороду кулаком и собрав складками кожу на лбу, царь внимательно слушал.
— Гоже ли? — спросил он робко, ни на кого не глядя, когда Артамон Сергеевич, окончив чтение, положил на стол план нового налога.
— Гоже! — ответили все хором.
Помявшись немного, Алексей неуверенно подписал бумагу.
— Быть посему. А там, как рассудит Господь.
Вскоре по всей Руси на площадях приказные огласили новое царево постановление:
«Пожаловал людишек своих царь-государь налогами: с торговых людей — сбор пятой деньги[41] и рублевый налог со двора; с духовенства и служилых — сбор полтинной и полуполтинной деньги; да с оемесленников, и крестьян двух с половиной деньги[42]».
Сборщики податей тотчас же приступили к обходу дворов. Никакие мольбы не трогали их. Они уносили все, за что только можно было выручить хоть какие-нибудь деньги. Едва государь подписал постановление о налоге, пришла новая беда: из обращения стали исчезать мелкие монеты.
Но Милославский нашелся и здесь. По его совету, царь приказал рубить серебряные ефимки на четыре части и на каждую долю накладывать клеймо: «двадцать пять копеек». Таким образом, стоимость ефимка поднялась в два с лишним раза. Разница в стоимости целиком шла в казну.
Цены на товары, благодаря новым деньгам, росли с необычайной быстротой. Стоимость же медных денег падала все более и более. Довольные вначале своей затеей, царь и ближние вскоре поняли, что денежные дела безнадежно запутываются. Не унывал один лишь Милославский.
— Была бы монета на рынках, а там все уладится, — уверенно заявил он однажды царю и предложил чеканить на Москве, в Новгороде и Пскове мелкие медные деньги — алтыны, грошевики и копейки по образцу старых серебряных монет.
Большое разнообразие мелких денег, уравненных не с новой порченой серебряной монетой, а и со старыми серебряными копейками, еще более усилило замешательство населения и нисколько не устранило недоверия к медным и легковесным серебряным деньгам.
Хлебные рынки пустели. Кое-где встречались еще возы с зерном и капустой, но крестьяне, простояв до вечера в тщетном ожидании покупателя, возвращались домой ни с чем.
По рынкам, одичавшие от голода, в отрепьях, толпами бродили работные и ремесленники.
— Христа для, подайте убогому, — клянчили они, жадно впиваясь ввалившимися глазами в возы с недоступным зерном. — Подайте Христа для!
Продавцы с участием глядели на нищих, но ничего не подавали.
— Сами не кушамши… Все на подати собираем.
Неожиданно стаей воронов, почуявших запах падали, нападали на рынок приказные.
Всполошенные мужики падали ниц.
— Помилуйте, не губите!
Но сборщики грозно взмахивали бичами.
— Не смутьяны ль уж вы, что противу податей восстаете?
Приказные оценивали не только хлеб, но и стоимость воза с конем и забирали почти все зерно без остатка.
— А жить-то чем нонеча? — вопили ограбленные. — Жить-то чем, благодетели наши?
Сборщики спокойно делали свое дело и уходили.
Милославский торжествовал. Его казна неукоснительно умножалась. Людишки его шныряли по Москве, проверяли сборщиков и львиную долю податей отбирали для своего господаря.
