закрепил навеки за Русью.
Сто пятьдесят лет цвел ты, рос и украшался, пока не наступил страшный двенадцатый год, и снова ты был обращен в развалины и пепелища, и снова залился кровью…
И нет в черте твоей пяди земли, не напоенной кровью своих и врагов.
Слава тебе, железом и огнем крещенный Смоленск! Царь поднял голову и глухо спросил князя:
— Что же, не изменник Шеин, если он до самых стен дошел и остановился?
— Нет, — твердо ответил князь, — всегда он прямил царю своему, а тут замешкался, да и рознь вокруг, свара промеж начальников. Строптив был боярин и на Москве врагов имел много!
Царь кивнул головою.
— Нет ничего хуже розни! — тихо промолвил он и прибавил, набожно крестясь: — Упокой душу, Господи, раба твоего Михаила!
Князь следом за ним перекрестился.
А тем временем войско уже приближалось, наполняя воздух гулом словно отдаленной грозы.
На стенах Смоленска замелькали черные точки. В воздухе чувствовался бой. Коршуны и вороны стаей кружились над равниною.
К князю Трубецкому то и дело подъезжали начальники частей, и он отдавал им приказания, как размещаться.
— Сегодня совет соберем, — сказал царь, — и поведем осаду.
Все разъехались устраивать свое временное жилище.
Князю Теряеву Антон со своим отрядом уже разбил палатку.
Князь вошел, помолился на красный угол и тотчас лег на войлоки, настланные для постели. Через несколько минут в палатку вошел ясный как день, радостный Петр.
— Вот и повоюем! — сказал он весело. — А то все охота да охота!
Отец взглянул на него и тихо улыбнулся.
Вот таким же юношей он был, может быть, даже на этом самом месте. Так же рвался в бой, тем же пылом горела его душа. И где все это?
Яркой картиной встали перед ним воспоминания пережитого. Богатырь Эхе, Антон, Мирон, бедный Алеша, сложивший в бою свою бесталанную голову, и, наконец, загубленная Людмила.
Он тяжело перевел дыхание.
— Батюшка, — ласково промолвил Петр, опускаясь подле отца на колена, — чего закручинился?
— Так, сын, молодость вспомнил; бури пережитые
— Скажи, батюшка, про свои битвы.
Князь тихо усмехнулся.
— Тебе все давно Эхе пересказал, — ответил он и прибавил:— Сходи, погляди, хорошо ли наши молодцы устроились.
Петр послушно встал, взял плеть в руки и вышел из палатки.
У входа поджидал его Кряж. Его усатое лицо сияло радостью.
— Чего ты такой радостный? — спросил его Петр.
— А как же иначе-то. Теперя, значит, беспременно в бою будем!
Петр кивнул ему головою.
— Где наши стали?
— А пойдем, государь, я доведу!
Они пошли по лагерю. Войска не успели еще установиться, и всюду кипела работа. Стрельцы устанавливались своим обычаем: ставили четвероугольником обоз: длинные телеги со съестным и боевым припасом, а в середине правильными рядами выстраивали свои палатки, землянки и шалаши из ветвей и сучьев. Стрелецкий голова Артамон Сергеевич сам ходил по лагерю и то бранился, то шутил, то подгонял ленивых, а тем временем в больших котлах уже варилось пшено для горячей похлебки.
— Князю Петру здравствовать! — весело сказал Матвеев, увидев Теряева.
Петр поклонился ему в пояс.
— Куда путь держишь?
— А вот посмотреть, как наши молодцы устроились.
— Добро, добро, — похвалил его Матвеев, — первое дело о малом человеке подумать, о холопе своем. Все мы холопы перед Господом Богом! — строго окончил он и прибавил: — Коли удосужишься, зайди, покалякаем!
