— А те разбойные норовят письма воровские на Москве пустить, — шепнул раздраженный несерьезностью князя Грибоедов, — дескать, пошлина соляная — затея Никиты Романова.
Князь вздрогнул. Жестоко оглядев дьяка и оттолкнув его локтем, он бросился в трапезную.
На заплеванном полу с визгом катались скоморохи. Пирующие кидали им объедки со стола и подзадоривали к бою. Кто добывал большее количество кусков, тот получал в награду овкач вина. Увлеченный потехой царь потянул со стола покрывало.
— Держи! — крикнул он так, точно науськивал на охоте псов. — Угуй!… Держи!
Князь Никита, выждав удобную минуту, вплотную подошел к царю и что-то шепнул ему.
— Ложь! — крикнул Алексей и замахнулся кулаком на дядьку.
Точно ветром снесло гомон и смех в трапезной. Шуты окаменели. Бочком, путаясь в собственных ногах, непослушных от хмеля и испуга, бояре отошли к стороне, за цареву спину. Их потные лица, не терявшие сознания достоинства даже в буйном хмелю, сразу поблекли, обмякли. Только Никита Иванович не отступил перед государевым гневом. Заложив руки в бока, он запрокинул голову и гордо отрубил:
— А не бывало такого, чтобы род Романовых-князей ложью лгали!
И, распалясь, топнул ногой:
— Иль впрямь царская наша кровь нынче не в кровь?… Иль впрямь — вся вера ныне Милославским?
Алексей по спинам и головам шутов ринулся в светлицу. Там, робко притаясь у стрельчатого окна, сидела царица. Подле нее, на полу, лежали боярыни и мамки.
Увидев Алексея, женщины недоуменно вскочили.
— А не по чину, государь, пожаловал ты к молодушке своей, — нахмурилась одна из боярынь.
— Прочь! — заревел Алексей, сжимая кулаки.
Оставшись наедине с царицей, он низко ей поклонился.
За окном бушевал вихрь. Метель дерзко стучалась в стекла, грозя ворваться в светлицу. Чуть вздрагивала в углу, ежась желтым язычком, лампада. В щелях окон скулили стиснутые струи ветра.
— Дай Бог здравия царице, — процедил сквозь зубы государь.
— Многая лета и слава царю, а мне служить ему верой да лаской, — заученно ответила Марья Ильинична и прижалась к мужу.
— Ждала?
— Да, владыка.
Алексей увлек жену на постель и, навалившись на нее, больно уперся локтем в ее грудь. Правая рука зашарила по плечу, а пальцы, нащупав горло, судорожно, сами собою, сжались.
— Помилуй! — сдушенно крикнула царица и заметалась в смертельном ужасе по постели. — По…мил…луй!
Взглянув в посиневшее лицо жены, царь опомнился и разжал пальцы.
— Не достойна ты и сгинуть от моей руки! — плюнул он с омерзением в глаза теряющей сознание Марьи Ильиничны. — Змееныш! Отродье Милославских!
Едва царица пришла в себя, он бросил ей под ноги шубу.
— Иди!… Чтоб духу Милославских не было в хороминах наших! В дальний монастырь!… На послух!
Ничего не понимающая женщина упала перед мужем на колени.
— Ты Богом данный мне муж и царь. По слову твоему да будет. Но допреж того, поведай, в чем вина моя, коей виной виновата я перед тобою?
— Коей виной? — ехидно повторил царь. — А не по то прокралась в хоромы наши, чтобы извести род Романовых, да володеть с Ильюшкою сиротинами Русийскими?
Царица ошалело уставилась в мужа и ползком пробралась к красному углу.
— Опамятуйся, царь-государь!
— На послух! — крикнул Алексей и заткнул пальцами уши. — На край земли!
Марья Ильинична вдруг поднялась. Голос ее окреп, и клятва, произнесенная перед иконой, прозвучала не мольбой, а гневным укором, отозвавшимся в сердце царя непонятным режущим стыдом.
Приникнув глазом к щели, боярыня не спускала взора с государя. На полу, у ее ног, ждала шутиха. Заметив, что государь смущен, боярыня решила воспользоваться удобным мгновением и пнула дурку ногой.
Гремя бубенчиками, шутиха ворвалась в светлицу и, взмахнув приделанными к плечам войлочными крыльями, прыгнула на стол.
— Кшш! — нетерпеливо смахнул ее царь рукой со стола.
