светлость.
Страх причиной или упрямство – собрались не все, лишь шестнадцать седых голов серебрились в ратуше, в косых лучаx солнца. Они скупо проникали сквозь узкие окна, не нарушая прохлады под сводами зала в жаркий июльский день, и некая враждебность, будто струившаяся в воздухе, перехватывала дыхание.
– Я пригласил вас, господа…
Рука на эфесе шпаги, твёрдо. Тон взял фельдмаршальский, почти приказной. Её величество поручила заявить – никаких уступок она не сделает, Морица не признает и крайне возмущена тем, что шляхетство здешнее оказывает ему покровительство. Надлежит выдворить сего искателя, учинишь ландтаг и обсудить предложение её величества. Милостивая императрица не иное что преследует, как безопасность и процветание Курляндии. Упрочив союз с Россией, она получит неодолимую защиту.
– Если я не услышу от вас согласия, господа, значит, вы оказываете противность её величеству Разрываете союз между нами. Вынуждаете меня применить меры чрезвычайные, по силе моих полномочий…
Фразы, давно выученные, отработанные с парламентариями, с дипломатами. После каждой томящая пауза – фельдмаршал переводил дух, оглядывал сурово сидящих.
– Грозите нам Сибирью? – Старик фон Сакен приподнялся, багровея, выкрикнул и схватился за сердце.
– Не имею такого намерения, господа, видит Бог. От вашей политики зависит.
Поникли седые головы. Фон Сакен тяжело, гулко дышал. Князь заговорил мягче.
– Наша мудрая государыня… Всей Европе известная ревнительница просвещения… Особливо благосклонна к здешним землям, уважает свято дворянские вольности… Так же и я… Во мне, господа, вы всегда найдёте друга…
И довольно с них. Теперь удалиться. Не снимая руки со шпаги, выразил надежду на благополучный исход. Коротко, величаво кивнул, прощаясь. Лестное, ласкающее чувство – его боятся. Никто ведь не посмел перебить, кроме президента. Покорны, значит?
Но нет, к удивлению князя, стоят на своём. Гонора-то набрались! С чего бы это? Может, англичане поощряют, курсирующие в балтийских водах… Бестужев вечером рассказал – от созыва ландтага уклоняются, дворянам объявят только о желании царицы созвать оный. Прежняя резолюция, мол, неизменна. Князю Меншикову герцогом Курляндии быть не можно, ибо он иноверец, а другие кандидаты её величества слишком молоды. Отвергнут и протеже Фердинанда.
Вцепились же в Морица!
А казалось, были напуганы… Вот оно как, в тихом-то омуте! Царица в надежде, письма победные приносит ей почта из Митавы. Извещает её нижайший раб и верный слуга, что вразумил баронов, ландтаг назначили. Выходит, обманывал… Ну, отступать поздно.
Светлейший поздно лёг почивать – рассуждал при плотно закрытых дверях с Гороховым.
– Подозреваю, гадит мне Бестужев.
Наперсник того же мнения.
– Лживый он человек, батя. С Анной любезничает, с саксонцем. . В карты играет с ним. Бароны вокруг вьются. Шептался вчера с одним…
– Кончать надо, Горошек, кончать. Я завтра отсюда трогаюсь, в Риге буду. Ты здесь нюхай, чем пахнет. Спросят – отвечай: принц, мол, войско формирует, ждите! Драгун подниму, дивизию фон Бока… И так столь канителились!
– Война, батя?
– Начнут стрелять, так уж не спустим.
– Одумаются, чай…
Развернули карту. Горохов провёл ногтём черту – путь вторжения. Ноготь пересёк зелёный разлив лесов и остановился на прогалине цвета зреющей нивы.
– Гляди, батя! Тут как раз вотчина фон Сакена… Пшеница-то колосится, чуешь? Привести полк – и битте, экселенц, ваше поле нам для экзерсиса годится. Как начнут солдаты топтать, барон и лапки кверху, капут Курляндии!
– Дельно, Горошек!
Восторг и преданность в глазах наперсника. Кто ближе его, не считая домашних? Никто! Одна отрада, одна опора средь злобы и зависти. Поистине единственный есть способ обрести настоящего помощника – это воспитать с детства, точно так, как великий государь взрастил своего камрата.
– Время, Горошек, время! По-тихому и быстро, главное – быстро, пока не помешали…
Позволенья просить ни к чему – царица вряд ли благословит. От военной акции остерегала… Угадать бы, что ей Бестужев плетёт… Благоприятства от него быть не может И курляндцы пишут, небось жалуются…
Что посоветовал бы Неразлучный? Разрубить сей узел! Захватить Курляндию, захватить не мешкая и – рапорт в Петербург. Победителей не казнят.
Опасения светлейшего подтвердились. Екатерина осведомлена, в Риге он застал её послание.
«Вы их принудили держать новый ландтаг, но мы не знаем, будет ли то к пользе наших интересов, ибо и Польша за то на нас может озлобиться».
Рекомендует совещаться с дипломатами – они-де лучше знают состояние дел. Обидно… Последние строки послания убийственны – упадок сил причинили и удушье. Пора ему восвояси… Предпочитает владычица иметь его в Петербурге. «И здесь есть вам не без нужды для советов о некоторых новых и важных делах». Подсахарила пилюлю…
Коварный недруг рисуется князю во дворце рядом с Екатериной, макающей кусок бисквита в венгерское. Кто же? Перебирая вельмож, его светлость приходит в пущее расстройство – в груди словно камень. Ответить бы… Курляндия у ног твоих, присягнула русскому герцогу, прими же под скипетр свой сие прибавление к Российской империи!
Кликнул ведь Горохова, диктовать собрался. Впал в исступление. Спасибо ему – дал успокоительное, уложил в постель. Спас от конфуза…
Поход со дня на день откладывался. Драгунские лошади оказались вдруг недокормлены, отощали. И виновного не найти – в магазинах иссякли запасы корма. Кавалерии столько, вишь, не ждали… Дивизия фон Бока, рассыпанная по летним квартирам, стягивается лениво, и терпенья уже не стало торопить немца – пыжится, каблуками бьёт, изъявляя покорность, а толку-то… Приказ ему ох как не по душе! Отвратительное бессилие чувствует фельдмаршал. Сдаётся, ноги в трясине вязнут, башмаки пудовые, топь засасывает всё глубже.
И вот снова щелчок от матушки-царицы. Дивизию фон Бока двигать в Курляндию запрещает.
Не знает князь, что весь вельможный Петербург озабочен событиями в герцогстве. Остерман огласил жалобу Морица. «Что сказала бы российская императрица, если бы подобным образом вздумали поступить с народом, находящимся под её властью? Состояние Европы таково, что малая искра может произвесть всеобщий пожар.» Вице-канцлер, вершитель иностранной политики, всегда бывший в аккорде с Меншиковым, теперь не находит ему оправдания. Порицают его голштинцы, Верховный тайный совет требует отозвать.
Обеспокоена и Варшава.
Светлейший ещё понукал и стращал баронов, гоняя курьеров из Риги в Митаву, когда следующее послание императрицы легло перед ним. Удар сокрушающий нанесла матушка. Не советы, не уговоры и назидания – строжайший приказ.
Девятнадцатым июля помечен рескрипт – чёрная дата в судьбе князя, поражение едва ли
