Горькая улыбка пробежала по губам старика. Он махнул рукой.
– Не надо… Да она и не поедет.
На минуту воцарилось молчание. Алексей Григорьевич, тяжело вздыхая, думал свою крепкую думу, а Иван полными слёз глазами глядел на запертую дверь царской спальни, где медленно угасала жизнь товарища его детских игр, его юношеских забав, которого он любил всем сердцем, любил не потому, что этот товарищ был императором, не из-за честолюбивых расчётов, а потому что его сердце было переполнено к нему истинною бескорыстною любовью. И чем больше глядел он, тем тяжелее становилось у него на душе, тем горячее казались слёзы, одна за другой сбегавшие с ресниц, – слёзы истинного горя и неподдельной печали…
Ивана не потому ужасала безвременная смерть юного царя, что она разрушала честолюбивые замыслы его семьи. Нет, эта замыслы были у него на втором плане. Ему просто тяжело было сознавать, что юноша-император, ещё не успевший даже насладиться жизнью, через несколько часов станет холодным трупом, который скроет навеки могильная насыпь.
Его горе было настолько велико, что он пожертвовал бы решительно всем, и своим богатством, и своим высоким положением, если бы только можно спасти его жизнь.
Но спасти было нельзя. Он ничем не мог помочь ему, он мог только плакать.
В соседней зале раздались чьи-то торопливые шаги, гулко отдававшиеся в мертвенной тишине, стоявшей кругом. Иван вздрогнул и перевёл свой взгляд на дверь той залы, откуда слышались эти шаги.
Туда же взглянул и Алексей Григорьевич, и когда на пороге показалась хилая, дряблая фигура его двоюродного брата Михаила Владимировича, он недовольно пожал плечами и снова опустил голову.
А тот, взволнованный и возбуждённый, прямо подбежал к нему.
– Алёша. Я к тебе по важному делу! – воскликнул он.
– Тише! – грубо оборвал его Алексей Григорьевич, – Государь умирает…
Это сообщение для Михаила Владимировича было так неожиданно, что он даже отшатнулся и расширил от удивления свои маленькие, слезившиеся глазки.
– Да ну! – прошептал он.
– Вот тебе и ну! – раздражённо отозвался Алексей. – Спета наша песенка.
Михаил Владимирович совсем растерялся.
– Как же это так, – опять прошептал он. – А я-то хотел…
Алексей быстро поднял голову и насмешливо, в упор взглянул на брата.
– Чего ты хотел? – быстро произнёс он. – Новых милостей? – и прибавил, качая головой: – Ныне поздно.
– Да не то, не то, – почти простонал его собеседник. – У меня горе, большое горе…
– Что ещё такое? – уныло спросил фаворит царя, которому теперь всякое горе было уже нипочём после этого страшного удара.
– Случилась неслыханная вещь… – глухо ответил Михаил Владимирович, – Алёшу убил Барятинский…
Алексей даже привскочил с места.
– Это покойник-то! Да ты с ума сошёл!
– Какой покойник! – отчаянно махнул рукою Михаил Владимирович. – Он живёхонек… До поры скрывался.
Горькая улыбка исказила гримасой лицо Алексея.
– А теперь и объявился. Выждал, пока гром над Долгорукими грянет, и сам нагрянул. Видно, такова воля Божья, – раздумчиво закончил он.
– Что же мне делать? – простонал Михаил.
– Не знаю… ничего не знаю…
– Арестовать-то его можно?.. да суд нарядить?
– Коли убийство совершил – вестимо можно… – как-то нехотя ответил Алексей Григорьевич, занятый собственными безотрадными грёзами…
Вдруг он вздрогнул. Дикая, но смелая мысль мелькнула, как молния, в его голове. Он быстро встал с кресла и резво схватил за руку ошеломлённого, ничего не понимавшего брата и потащил его в противоположный конец комнаты…
Глава XII
ПРЕДЕРЗОСТНЫЙ ЗАМЫСЕЛ
Отведя брата с самым таинственным видом в один из дальних углов залы, Алексей Григорьевич тяжело опустился на стоявший тут диван и, показав рукой на ближайшее кресло, сказал:
– Садись. Нам поговорить надо.
Михаил Владимирович молча уселся, совершенно не понимая, что творится с царским фаворитом, о чём он хочет говорить с ним в такие минуты, когда ни ему, ни Алексею
