– Господи! Да всё, что хочешь… спроси только!
– Дайте мне денег на материю для этой мебели: её нужно обтянуть заново, посмотрите, как она обтрепалась.
Бестужев оглядел комнату. Мебель действительно показалась ему очень потёртою, и он удивился, как не замечал этого раньше.
– Ну, что ж, я сегодня велю управляющему, чтобы он пришёл к тебе за приказанием, – сказал Пётр Михайлович, вставая, и, простившись с дочерью, тотчас отправился в замок приглашать герцогиню на бал.
Едва успел уйти Пётр Михайлович из гостиной дочери, как она позвала к себе молоденькую немку, горничную Розу, которая была всегда доверенным её лицом и исполнительницею всех приказаний.
– У нас будет скоро бал, Роза, – сказала Бестужева.
– Это очень весело… и госпожа будет веселиться, – ответила та, приседая.
– Вы мне нужны будете для одного дела, Роза.
– Я всегда к услугам моей госпожи.
– Вот что: мне необходимо знать, в каком платье будет герцогиня у нас на балу, и вы это можете узнать мне, я думаю?
– Это – не мудрёное дело, – рассмеялась Роза, – это очень легко узнать; у нас есть близкие приятельницы в штате герцогини… Госпожа может быть покойна.
Аграфена Петровна действительно была покойна; она знала, что на Розу можно вполне положиться.
Отпустив горничную, она задумалась. Недавние события вспомнились ей во всех своих подробностях. И странно, первое место в этих подробностях занимало не унижение, перенесённое ею, не подавленное чувство стыда и горечи, которое, впрочем, далеко ещё не изгладилось, да и не могло изгладиться; нет, на первом месте было воспоминание о Волконском. Его взволнованное лицо, сначала несчастное, потом сияющее, как живое, стояло пред нею.
«Что за глупости! – поморщилась она. – Зачем я думаю об этом?»
И она постаралась заняться подробным обсуждением своего будущего бального наряда, но вдруг поймала себя на мысли о том, понравится ли её платье князю Никите, и опять задумалась о нём.
А Волконский в это время ходил большими шагами по кабинету Черемзина, круто поворачиваясь по углам на каблуках. Черемзин сидел у стола и улыбался хитрою, дружески- насмешливою улыбкою. Сегодня утром, вернувшись из города, он сказал Никите Фёдоровичу, что теперь только и разговоров, что о недавней «охоте» и, между прочим, о нём, Волконском.
– Я-то тут при чём? – спросил он.
– Веди себя, мой друг, впредь иначе, умей сдерживаться! – наставительно пояснил Черемзин. – Ты думаешь, я не видел вчера истории с кувшином мёда?
– Какой истории с кувшином? – спросил упавшим голосом Волконский, отлично понимая, про что говорит ему.
– Ты знаешь! – ответил Черемзин. – Неужели ты думаешь, никто не заметил, что ты совсем влюблён в Бестужеву?
Эти слова: «влюблён в Бестужеву», до того показались Волконскому низменными и пошлыми в сравнении с тем чувством, которое он испытывал теперь, что кровь с силою прилила ему в голову, и злоба сдавила горло.
– Вздор, неправда! – крикнул он. – Никто не смеет говорить так! По какому праву?
Черемзин пожал плечами.
Волконский несколько раз нервно прошёлся.
– Я повторяю тебе, что это – вздор, – заговорил он более спокойным голосом, – этого не может быть.
– Отчего же не может быть? Напротив, это вполне просто и естественно. Мы все, кажется влюблены тут в неё, только ты, должно быть, серьёзнее других… потому что Аграфена Петровна…
– Ну?.. – перебил Волконский.
– Кажется, сама к тебе очень… расположена, – проговорил Черемзин, как бы подыскивая подходящее выражение.
– Как? И это говорят? – воскликнул Никита Фёдорович, чувствуя, будто пол начинает колыхаться под его ногами, и вся комната вертится.
– Да ведь она ни к кому из нас так не относится…
– Вздор, вздор! – крикнул опять Волконский. – Ничего этого нет… это невозможно.
– Ну, сознайся, голубчик: ты не влюблён?
– Нет.
– И не заметил, что она именно тебя позвала вчера налить ей мёду?
– Нет, не заметил.
– И вполне к ней равнодушен?
Дальше Волконский лгать не мог.
– Да что ж это? Допрос, что ли? – спросил он… – Тебе какое дело?
– А, видишь ли, я должен сообщить тебе одно известие, которое тебе может быть неприятно, если наши предположения справедливы.
– Какое известие? – испугался Никита Фёдорович.
– Да ведь ты говоришь, что это – неправда, значит пугаться нечего.
– Какое же известие? Говори, не тяни, ради Бога!
– Из Петербурга пришёл указ…
– Обо мне? – спросил Волконский, побледнев.
– Да. Велят тебе ехать дальше. Отсюда, должно быть, донесли, что ты здесь загостился вопреки царскому приказанию.
– Господи! – мог только выговорить Никита Фёдорович и закрыл лицо руками.
– Да чего же ты? Ведь даже за твоё ослушание на тебя не сердятся… поезжай! – успокоительным тоном проговорил Черемзин.
Князь Никита только рукою махнул.
– Ну, как же ты не влюблён? Ну, как же? – смеясь, начал опять Черемзин. – Да успокойся! Я лишь поймать тебя хотел; никакого указа нет… всё это я рассказал так только, чтобы ты попался.
Никита Фёдорович отнял руки от лица. Его испуг и ужас были так сильны, что он готов был даже простить теперь Черемзина за то, что тот солгал ему, лишь бы его известие оказалось неправдой.
– Да ты теперь врёшь или прежде соврал? – спросил он, едва приходя в себя.
– Прежде, прежде соврал; право, никакого указа нет. Напротив, могу сообщить тебе даже приятную новость: у входа в замок я встретил Бестужева; он приезжал сюда приглашать герцогиню к себе на бал двадцать девятого и позвал тоже меня с тобою. Желаю, голубчик, успеха; советую танцевать польский с Аграфеной Петровной, и будь уверен, что я попусту болтать ничего не стану, – заключил Черемзин, подходя к Волконскому и дружески кладя ему руки на плечи.
VI
БАЛ
В день бала в доме Бестужева работа кипела с утра. В саду настилали пол для танцев, строили помост для музыкантов и готовили иллюминацию. В залах расставлялись столы для угощений, среди которых должна была появиться модная новинка – лимонад. В
