– Ге, ге, ге! Каковы рога у козла! – вскричал Педрилло, отскочив шага на два назад, выпучил страшно глаза и заблеял по-козлиному.
Разъярённый, забыв, что он во дворце, кабинет-министр замахнулся на шута тростью… удар был силён и пришёл в шутовскую харю. С ужасным криком растянулся Педрилло; кровь полила из носу струёю.
– Кровь! Кровь! Убил!.. – раздалось по дворцу.
Тревога, беготня, шум. Прислуга, лекаря, придворные – всё смешалось, всё составило новый, грозный обвинительный акт против кабинет-министра.
Шута, вскоре оживлённого, прибрали. Но через несколько минут вышел из внутренних покоев фельдмаршал Миних и объявил Волынскому от имени её императорского величества, чтоб он вручил ему свою шпагу и немедленно возвратился домой, где ему назначен арест. Это объявление сопровождалось дружеским и горестным пожатием руки.
– Граф! – отвечал Волынский, отдавая ему свою шпагу и гофлакею свою трость, – участь моя решена… От вас Россия имеет право ожидать, чтобы вы докончили то, что внушила мне любовь к отечеству и что я испортил моею безумною страстью… Избавьте её от злодея и шутов и поддержите славу её…
Когда он возвращался домой, несколько людей остановили его карету.
– Спасайся, наш отец, – говорили они, – дом твой окружён крепким караулом. Отпряжём лошадей и ускачем от беды.
– Благодарю, друзья мои, – отвечал Артемий Петрович и велел кучеру ехать прямо домой.
Пленник сам отдался страже. На дворе успел он только проститься с Зудою, которого увлекали. В прихожей встретили его объятия жены, забывшей всё прошедшее при одной вести, что муж её в несчастии. Она узнала от Зуды благородный поступок Артемия Петровича по случаю предложения государыни жениться на княжне Лелемико.
Суд продолжался несколько дней. Не все формы были соблюдены. Но Волынского и друзей его велено осудить, и кто смел отступить от этого повеления?.. К прежним обвинительным пунктам присоединили и пролитие крови во дворце. Один из судей (Ушаков), подписывая смертный приговор, заливался слезами.
С этим приговором герцог курляндский явился к государыне.
– Что несёте вы мне? – спросила она дрожащим голосом и вся побледневши.
– Смертный приговор мятежникам, – отвечал он с грозною твёрдостью.
– Ах! Герцог, в нём написана и моя смерть… Вы решились отравить последние дни моей жизни…
Государыня заплакала.
– Я желаю только вашего благополучия и славы! Впрочем, на всякий случай я изготовил другое решение.
Бирон, трясясь в ужасном ожидании, подал ей другую бумагу.
– Что это значит? – вскричала Анна Иоанновна. – Казнь ваша?.. И вы даёте мне выбирать?..
– Ту голову, которая для вас дороже. Я не могу пережить унижение закона и честь вашу.
– Господи! Господи! Что должна я делать?.. Герцог, друг мой! Сжальтесь надо мною… мне так мало остаётся жить… Я прошу вас, я вас умоляю…
Государыня вне себя ломала себе руки. Бирон был неумолим. В эти минуты он истощил всё своё красноречие в защиту чести, закона, престола… Злодей восторжествовал. Четыре роковые буквы «Анна» подписаны рукою полуумирающей… Слёзы её испятнили смертный приговор.
Глава XII
РАЗВЯЗКА
Во всё время, пока продолжался суд, Наталья Андреевна не отходила от своего мужа, утешала его, как могла, читала ему псалмы, молилась с ним и за него. Последние часы его были услаждены этим ангелом, посетившим землю, не приняв на ней ничего земного, кроме человеческого образа. Она понемногу облегчала для него ужасный путь.
Наступил роковой час. Прислали – кого ж? Подачкина – взять бывшего кабинет-министра из-под домашнего ареста, чтобы до исполнения приговора держать его в крепости.
– Безумцы! – сказал, горько усмехаясь, Волынский, когда надевали на него цепи, – они думают оскорбить меня, подчинив надзору бывшего моего слуги! Я уж не земной, а
Только при виде жены, лежавшей без памяти на пороге и загородившей ему собой дорогу, он потерял твёрдость. Облив слезами её ледяные руки, повергнулся пред образом Спасителя, молился о ней, поручал её с младенцем своим милостям и покровительству Царя Небесного:
– Будь им отец вместо меня! Если у меня будет сын, научи его любить отечество выше всего и…
Только Бог слышал остальные слова.
– Я хотел просить её благословения, – сказал он, когда толкнул его грубо Подачкин и напомнил, что время идти, – но, видно, я недостоин и его…
– Прости мне, хоть заочно, – прибавил он; с грустью ещё раз поцеловал её руку и перешагнул через неё…
На дворе ожидало его новое горестное зрелище. Вся дворня, от малого до большого, выстроилась в два ряда. Все плакали навзрыд; все целовали его руки, прощались с ним, молили Отца Небесного помиловать их отца земного. Каждого обнял он, всех умолял служить Наталье Андреевне, как ему служили… не покидать её в случае невзгоды…
Умолчу об ужасном заточении, об ужасных пытках… скажу только: они были достойны сердца временщика.
Наконец день казни назначен.
К лобному месту, окружённому многочисленным народом, привезли сначала Волынского, потом тайного советника Щурхова в красном колпаке и тиковой фуфайке (не знаю как, очутились тут же и четыре польские собачки его; верного Ивана не допустили); прибыли на тот же пир седовласый (сенатор) граф Сумин-Купшин, неразлучный с ним (гофинтендант) Перокин и молодой (кабинет-секретарь) Эйхлер. Какое отборное общество! Почти всё, что было благороднейшего в Петербурге!.. Недоставало только одного… Друзья осматривались, как будто искали его.
– Где ж Зуда? – спросил Эйхлер.
– Он сослан в Камчатку, – отвечал офицер, наряженный в экзекуцию[119].
– Благодарение Богу! – воскликнул с чувством Волынский. – Хоть одним меньше!
Негодование вылилось на лице Эйхлера.
– А разве меня выкинете из вашего счёта, – сказало новое лицо, только что приведённое на лобное место (это был служка несчастного архиепископа Феофилакта), – по крайней мере, я благодарю Господа, что дозволил мне умереть не посреди рабов временщика. Утешьтесь! Мы идём в лоно Отца Небесного.
Друзья, старые и новый, обнялись, прочитали с умилением молитву, перекрестились и ожидали с твёрдостью смерти.
В это время раскалённое ядро солнца с каким-то пламенным рогом опускалось в тревожные волны Бельта, готовые его окатить[120], залив, казалось, подёрнулся кровью. Народ ужаснулся… «Видно, пред новой бедой», – говорил он, расходясь.
