был объяснить ее плохой организацией дела.
В письме к Беллерио от 8 октября 1870 года он пишет лишь «об отложенной игре» и о надеждах взять реванш в Лионе и Марселе под носом у пруссаков. Весьма оптимистично звучит и его письмо к французскому республиканцу А. Эскиросу, написанное в те же дни пребывания в Марселе.
Продолжая здесь свою полемику с Герценом, он писал, что его старый друг убит был своим скептицизмом, подорвавшим его душевные силы, в то время как он, Бакунин, напротив, был полон веры, был социалистом-революционером не только в теории, но и в практике. «Я верил в осуществление социалистической теории, а именно благодаря этому я его пережил».
В течение месяца Бакунин пытался вновь организовать силы Марселя и Лиона для еще одной революционной попытки, но все было тщетно. Контрреволюция наступала, народ не проявлял революционной активности.
«Ну, брат, день ото дня хуже, — писал Бакунин Огареву 16 октября, после того как получил известия об арестах в Лионе, — …народ молчит, устрашенный казенно-республиканским террором. По найденному списку приказано было арестовать всех… Так что, вероятно, и мне придется скоро убираться отсюда. …Куда я отправлюсь? Еще не знаю. В Барселону? или Геную, для того чтобы оттуда прямо возвратиться в Локарно. В Барселоне я буду ближе к Франции, чем в Локарно. Ваш совет, друзья?» [466] Друзья настоятельно посоветовали отправиться обратно в Локарно.
Чтобы благополучно выбраться из города, он вынужден был вооружиться не только подложным паспортом, но и изменить свою наружность. Он остриг волосы, сбрил бороду, надел синие очки и, взглянув на себя в зеркало, проворчал: «Эти иезуиты заставили меня перенять свой тип».
Уезжая, он написал письмо своему соратнику по «Альянсу» Сентиньону, незадолго до этого вызванному им в Лион из Барселоны.
«Дорогой друг, я окончательно потерял веру в революцию во Франции. Эта страна совершенно перестала быть революционной. Сам народ сделался здесь доктринером, резонером, буржуа на манер буржуазии. …Милитаризм и бюрократизм, юнкерская наглость и протестантский иезуитизм пруссаков, в трогательном союзе с кнутом моего драгоценного государя и повелителя, императора всероссийского, станут господствовать на Европейском континенте бог знает в продолжение скольких десятилетий. Прощай, все наши мечты о близком освобождении! Теперь начнется убийственная и страшная реакция».[467]
Вернувшись в Локарно, Бакунин засел за работу. Сначала он предполагал, что будет продолжать «Письма к французу», в которых теперь уже не спеша выскажет все свои взгляды на существующее положение. Но постепенно он обнаружил, что писания его выливаются в отдельную книгу.
«Я пишу патологический эскиз настоящей Франции и Европы, — сообщал он Огареву, — для назидания ближайших будущих деятелей, а также для оправдания своей системы и своего образа действий. Итак, хочу написать нечто полное и вполне цельное. Выйдет не брошюра, а книга».[468]
Целой книги, однако, так и не вышло. Писал он свою работу частями, со многими отступлениями. Выходила она отдельными выпусками. До конца ее он не довел, так как на этот раз борьба в Интернационале отвлекла все его силы. Но то, что в результате вышло под названием «Кнуто-германская империя и социальная революция», было написано живо, интересно и остро полемически. Задавшись целью создать книгу не на потребу момента, Бакунин не смог, конечно, отойти от вопросов, глубоко его волновавших в настоящее время. Любовь к Франции, боль за ее поражение, за пассивность ее народа, острая критика Германской империи, проблемы социальной революции — все это нашло свое место на страницах книги.
Важно отметить, что в этой работе Бакунин впервые столь отчетливо сформулировал вопрос о движущих силах революции. Неясный, недифференцированный термин — народ в последнее время в его писаниях вообще стал заменяться более конкретными, более точными классовыми понятиями. Еще в 1869 году в письме к Вырубову он писал: «Исторический класс ныне — работник. Вот наш новый мир… Между двумя противоположными мирами, буржуазным и рабочим, есть в действительности много оттенков. …Я по природе человек не оттенков и потому целиком ушел в рабочий мир».[469]
«Единственный класс, который действительно открыто носит ныне в своих недрах революцию, есть класс городских рабочих», — формулировал он свою точку зрения в «Кнуто-германской империи».
Так рабочее движение дало урок Бакунину, заставив его отойти от утопических представлений о народе вообще и приблизиться к истинному пониманию роли пролетариата в социальной революции.
Но рабочие не могут победить без участия в борьбе крестьян. Как же революционизировать их? «Нужно послать в деревни в качестве пропагандистов вольные отряды, — утверждает Бакунин. — Общее правило, кто хочет пропагандировать революцию, должен сам быть действительно революционным. …Итак, прежде всего пропагандистские вольггые отряды должны быть сами революционно вдохновлены и организованы. Они должны носить революцию в своей груди, чтобы быть в состоянии вызвать и возбудить ее вокруг себя».[470]
Первый выпуск «Кнуто-германской империи» вышел в апреле 1871 года. Работу над книгой Бакунину приходилось вести в трудных условиях. Угнетенное моральное состояние после лионской неудачи, физическая надломленность и постоянный фактор — полное отсутствие средств к существованию — делали его жизнь крайне тяжелой.
25 января 1871 года Антонина Ксаверьевна писала одному из друзей мужа: «Мишель находится в очень угнетенном состоянии, он говорит: „Что делать? Я слишком стар, чтобы начинать зарабатывать мой хлеб; мне остается немного времени жить“. Экономический вопрос угнетает его настолько, что он потерял свою энергию и буквально убит».
А вот строки из записной книжки Михаила Александровича зимой 1870/71 года: «Январь 2 — кошелек пуст. Дано Антони 5 франков. 3 — денег ничего нет. Занял у Мари 45 фр. 5 — дано Антони 20 фр. 9 — дано Аитони 3 фр. 11 — денег нет. 13 — денег нет. 14 — взято у Мари 40 фр. 16 — получено 200 франков от Гамбуцци. 18 — заплачено 60 фр. в колбасную. 19 — уплачено булочнику 30 фр.: остается в кошельке 67 фр. …24 — в кармане — 20 фр. 25 — нет чая. 28 — письмо к мадам Францони; завтра, без сомнения, ответ. Какой ответ: нуль? 200? 300? 400? 29 — получено от мадам Францони 300 фр. Париж капитулировал 28;
…март 2 — в кармане только 16 франков; 6–5 франков в кармане; что делать? обратиться к мадам Францони? 7 — к Францони — ни за что. Всего 5 фр. 8 — болен. 9 — в кармане 3 фр. 30 с. 10 — в кармане остается 1 фр. 85 сант. 11 — осталось 5 сантимов… 13 — нет ответа ни от Гамбуцци, ни от Лугинина тоже. 17 — нет писем, денег нет, в кармане — 99 сантимов… 18 — письмо от Гамбуцци без денег. Взял 110 фр. у мадам Педрацини. Еду завтра».[471]
Мадам Педрацини была квартирной хозяйкой Бакунина. Заняв у ней деньги, Михаил Александрович направился во Флоренцию к Лугинину, который обещал ему заняться вопросом о разделе его с братьями и выделении его доли наследства. Пока же, получив несколько сот франков взаймы, Бакунин 3 апреля вернулся в Локарно.
Обстановку, в которой жил Михаил Александрович в Локарно, описал М. П. Сажин. Узнав, что Бакунин очень бедствует, он собрал среди молодежи 150 франков, купил чаю и табаку и отправился к Мишелю, как звали его в дружеском кругу. Квартира, состоявшая из двух комнат, в одной из которых жил Михаил Александрович, а в другой — Антонина Ксаверьевна с детьми, поразила Сажина своей бедностью. «Обстановка была самая убогая, мебелишка самая простая; так, в комнате его стояли: кровать, стол, три- четыре стула и сундук, в котором лежало белье, а единственная суконная черная пара висела на гвозде; были еще простые полки с книгами. Когда я передал чай, табак и деньги, Мишель расцеловал меня и позвал жену, которая, увидев все это на столе, громко сказала: „Ну вот мы будем и с мясом. Надо сейчас же уплатить булочнику и мяснику, сколько можно, и тогда мы снова будем иметь у них кредит“».[472]
Зима, столь тяжело сложившаяся лично для Бакунина, была полна трагическими событиями в жизни Европы.
Столица Франции переживала осаду. Немцы блокировали город уже 19 сентября. Буржуазное правительство Трошю не хотело оборонять Париж. 27 октября маршал Базэн сдал противнику крепость Мец вместе со всей армией. Пока маршалы и генералы предавали интересы Франции на полях сражений, Тьер по
