– Что ты, братец, якобинские стихи пишешь?
– Какие?
– Ты переложил восемьдесят первый псалом царя Давида…
Гавриил Романович вскочил, бросил салфетку на стол и с криком: «Царь Давид якобинцем не был!» – бросился к выходу.
– Куда вы, Гавриил Романович? – закричал хозяин, – Что вы так разгорячились?
– Потому разгорячился, что вижу подыск вельмож, коим неприятно видеть в оде «Вельможе» и прочих моих стихотворениях развратные свои лицеизображения…
С этими словами Державин исчез за дверью. Граф Алексей Иванович Пушкин вернулся в столовую, покачал головой:
– Поэт великий и вельможа честный, однако горяч, упрям, предерзок и через сие великое множество врагов приобрёл…
Приехав домой и несколько успокоившись, Гавриил Романович почувствовал голод и спросил у дворецкого:
– Садились ли обедать?
– Её превосходительство только что велели подавать…
В столовой Державин помимо жены застал своих двух племянниц, их гувернантку мадемуазель Леблер, средних лет сухопарую француженку с постным выражением лица, и венецианского посланника графа Моценига, пожилого изящного господина с мешками под глазами. Поцеловав жене руку и поздоровавшись с гостями, Гавриил Романович уселся в своё кресло. Слуга налил ему рюмку перцовки, пододвинул закуски. Державин хотел было зацепить белый маринованный гриб вилкой, как вдруг заметил, что граф Моцениг глядит на него пристально.
– Вы хотели мне что-то сказать, любезный граф?
Моцениг поперхнулся.
– Господин президент, я только имел намерение спросить, как ваше здоровье.
Теперь уже Державин внимательно посмотрел на всех.
– Пока, слава богу, здоров. Вы, кажется, о чём-то говорили до моего прихода?
За столом воцарилось молчание. Державин перевёл взгляд на жену:
– Дарья Алексеевна, может, ты объяснишься?
Дарья Алексеевна, молодая женщина с приятными чертами лица и большими ясными глазами, покраснела от сдерживаемого волнения:
– Вот мадемуазель Леблер толкует, что псалом восемьдесят первый, что ты переложил на стихи, якобинцами перефразирован и его повсюду на улицах Парижа поют для подкрепления народного возмущения. И о том в Петербурге повсеместно идёт молва.
Державин вскочил.
– Да что за напасть такая!.. Сии стихи мною в тысяча семьсот восемьдесят шестом году написаны, когда и революции никакой во Франции не было, и в генваре следующего года в издании «Зерцало света» напечатаны. Коли все на меня ополчились, то я покажу им, кто я таков!.. Я в правде чёрт!.. – И он ушёл от стола.
В кабинете Гавриил Романович долго ходил из утла в угол, потом сел за письменный стол и начал составлять список «разным неприятностям и гонениям, кои он претерпел за ревностные услуги отечеству:
1. За то, что, будучи в экспедиции о государственных доходах советником, желал точно исполнять узаконения, получил неудовольствие от князя Вяземского и едва удержался на службе.
2. За то, что не хотел обмануть императрицу и оклеветать начальников губерний, будто от них никаких нет ведомостей в приумножившихся доходах, от него же, Вяземского, вознаграждён гонением.
3. За то, что не решился принять от Тутолмина к исполнению вздорных его приказов, великие имел неприятности. Из Олонецкой губернии переведён в Тамбовскую. Не получал не только никакого ободрения к службе, но, напротив того, всякое притеснение и неудовольствие от генерал-прокурора и Сената в продолжение трёх лет…
4. За выдачу в Тамбове провиантских и комиссариатских сумм, ассигнованных на продовольствие Очаковской армии, которая терпела голод, получил от Сената выговор, вместо того чтобы за расторопность и усердие быть вознаграждённым.
5. За открытие казённых похищений до 500 душ и 240 000 рублей в Тамбовской губернии отрешён от должности губернатора, происками отдан под суд, долгое время находился без должности, а когда по суду оправдался, то за невинное претерпение никакого по законам не получил удовлетворения, кроме личного уважения от императрицы, и не за отличную службу, а за стихотворческий талант, ибо желалось похвал.
6. Будучи статс-секретарём, за окончание весьма труднейших, важных дел не токмо не получил никаких наград, но политически отдалён от императрицы и пожалован в сенаторы, где претерпеваю великие неприятности, борясь за истину. Ныне, состоя президентом Коммерц-коллегии, вовсе лишён власти, и по проискам врагов указано императрице совсем оную Коммерц-коллегию ликвидировать».
Державин отёр рукою вспотевший лоб, посмотрел на гусиное перо, которым писал, и бросил его на стол.
