Екатерина Великая (Том 2)

Безбородко погладил живот свой и опять улыбнулся.

– Слухаю вас, Гавриил Романович, слухаю, як пророка Давида…

Державин вспыхнул:

– Вот именно, касательно псалма Давида я и приехал объясниться. За то, что я переложил его псалом на стихи, и во дворце и в городе объявили меня якобинцем. Царь Давид якобинцем не был…

Безбородко покачал головой:

– Царь Давид бул великий царь. И не только потому, що якобы пас овец и одолел в единоборстве Голиафа, а потим сделался царём. Сие и с другими бувало. Возьмём, недалеко ходить, покойного графа Алексей Григорьевича Разумовского. И он был пастухом, а стал графом и законным, хотя сие и скрывалось, супругом императрицы Елизаветы Петровны…

Державин перебил канцлера.

– Прежде всего царь Давид создал могучее государство.

Безбородко махнул рукой:

– Ну и що с того! Мы знаем много царей и великих царств. Царь Давид понимал, як надо жить. Он завёл себе семь жён и десять наложниц, и среди них Вирсавию. Вирсавия – сие по- гречески, а по-еврейски будет Бат-шеба, что означает – «дочь семи лет». Оно так и возможно по тамошнему климату. Вирсавия вертела всем царством, хотя ей и було семь лет, и родила ему Соломона…

Слушая его, Державин вспомнил, что Безбородко помимо всего окончил Киевскую духовную академию с отличием, Ветхий завет знал превосходно.

Александр Андреевич, вздохнув, продолжал:

– А потим какие богатства накопил царь Давид. На построение Иерусалимского храма он оставил сто тысяч талантов золота и миллион талантов серебра…

Безбородко неожиданно оживился, схватил маленькие счёты из слоновой кости и с необыкновенной быстротой стал подсчитывать:

– Точно вам говорю: один талант золота – сие двадцать шесть тысяч восемьсот семьдесят пять золотых рублей, а талант серебра – две тысячи шестнадцать золотом…

Гавриил Романович пожал плечами:

– Я, граф, не могу в толк взять, какая из сего мораль?

Безбородко усмехнулся:

– Ниякой морали из сего быть не может, ибо человек раб своих страстей. Помянутая Вирсавия писала своему сыну Соломону: «Не отдавай женщинам сил твоих, ни путей твоих губительницам царей». А он що зробив? Сказано в писании: «И было у него семьсот жён и триста наложниц», и умер Соломон со словами: «Суета сует, и всё суета!»

Державин кашлянул, потом сказал:

– Однако, Александр Андреевич, хотел бы я вернуться к предмету, из-за которого приехал.

Улыбка исчезла с лица Безбородко, он задумался.

– Конечно, гистория с псалмом царя Давида смешная. И вы справедливо Зубову послали анекдот. Однако же если вдуматься в существо стихов, то они хотя как бы и древние, но ударяют в самую сущность нашего состояния.

Канцлер открыл ящик, вынул оттуда тетрадь со стихами Державина.

– Вот вы что о царях пишете:

Не внемлют! Видят и не знают;
Покрыты мздою очеса:
Злодейства землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.
Цари, я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья;
Но вы, как я, подобно страстны,
И так же смертны, как и я.
И вы подобно так падёте,
Как с древ увядший лист падёт;
И вы подобно так умрёте,
Как ваш последний раб умрёт!
Воскресни, Боже, Боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых
И будь един царём земли!

Гавриил Романович помрачнел:

– Я свои стихи отлично помню, для чего же вы их мне читаете?

Безбородко усмехнулся.

– Для того, щобы вы поняли, что под ними и сам господин Робеспьер бы охотно подписался. Однако вы правильно поступили. Лучший из его выход сделать вид, що они к государыне императрице не относятся. И вам действительно после воскресного выхода императрицы доброе было бы хоть на месяц в Москву поехать…

Гавриил Романович задумался.

– Не знаю. У меня по Сенату и Коммерц-коллегии ещё многие дела в производстве