– Посмел бы! Столько благодеяний!
– Это души не покупает. Мне было приятно, я дарила, и он хорошо знал… А тут, при разрыве, каждое внимание получит особую цену… Пусть знает и помнит, кого он потерял во мне!
– Ах вот разве что… Чтобы совесть мучила его, чтобы жалел об утере. Ну, тогда, конечно: чем ни донять скверного мужчинишку, по мне, всё хорошо…
– Смешная ты! Как это всё у тебя? Не то я сказать хотела… Хотя… В самой сути ты права… И светлейшему, знаю, будет приятно. Мне сказали: Саша писал уже, просил у него защиты. А тут выйдет: и защищаться не от кого. Но посмотрим… Слышишь, два… Пора за стол… Идём, мой друг. Вон и Захар стучит в дверь. Иду, иду, я готова! А скажи, – остановясь на пороге, негромко проговорила она, – поспеет твой «амур в кирасе» на свидание от Степановны? Не очень задержит она его?
– Она бы задержала, – со смехом отвечала Нарышкина, – да, полагаю, он сам не больно задержится, убежит как можно скорее.
– Балагурка ты, и больше ничего!
И прежним громким весёлым смехом вторила Екатерина шумному, циничному смеху своей старой подруги и наперсницы.
Тихо догорел ясный июньский вечер, переходя в такую же тихую, белую ночь.
Тихо, безлюдно сейчас в той части парка, куда направилась Нарышкина на прогулку со своей спутницей.
Тихо, не колыхнув ни единым листочком, стоят деревья и кусты, зеленеют ковры изумрудных лужаек… Протянулись прямые аллеи, полные пряным, дурманящим ароматом и влажной тьмой…
И на перекрёстке одной из аллей желанная встреча.
Нарышкина, увлечённая любовью к ботанике, ушла далеко вперёд, срывая полевые цветы и ландыши, пролески, которых много в этом конце парка.
Медленно идёт Екатерина, опираясь слегка на руку своего молодого спутника и время от времени заглядывая в его лицо.
– Вы любите, очевидно, уединение и природу, господин Зубов? Мы с вами сходимся в этом. Только вы счастливее меня, вы свободней, можете легко следовать своей склонности. Тогда как моё ремесло почти всегда требует пребывать на людях… Порою в самом большом обществе. Но когда возможно, я живу по-своему. Должно быть, вы пригляделись к моему порядку здесь?
– Немного, ваше величество. Служба… И далеко я, собственно, состою…
– Узнаете поближе… В Зимнем, в Таврическом[138] почти тоже, что и здесь. Только шумнее, народу служебного и чужого больше… Сядемте, если хотите. Ноги у меня уж не так неутомимы, как раньше… Так. Мы не будем звать Анну Никитишну. Она занялась своими коллекциями. Придёт к мавританской бане… Мы условились. Ну-с, так вот мой день… Встаю я в шесть, зимою в семь. Одна сижу за делами, за письмами, за своими скромными сочинениями… Я познакомлю вас… Так часов до восьми, до девяти. Пью чашку кофе. С девяти начинаются доклады, приёмы. Их много: секретарей, министров, начальников главных по войску, по Сенату, по духовным делам. У всех свои дни. Скоро присмотритесь… Так возимся до полудня. Тут кончается главная моя служба государству. Самая тяжёлая и важная. В полдень является старик мой, Козлов. Треплет мои волосы, и пудрит, и чешет, как ему угодно. Он уж знает мой вкус и что к какому дню идёт. В это время кто-нибудь приходит ко мне, чтобы я не слишком скучала. Болтаем и в уборной, пока мне дают мой лёд, и я тру себе щёки. Это мне сберегло мой цвет лица… Горжусь. Смотрите: ни крошки румян… Ха-ха-ха… Он всё краснеет! И так дальше. Перехожу в спальню. Тут уж брюзга моя, Матрёна Саввишна, берёт меня в свои руки, снимает милый утренний капот, рядит меня вот в такое платье, меняет чепец… Словом, наряжает в парадный мундир, средний, так сказать. До двух выхожу к моим друзьям и придворным, которые собираются перед обедом. Болтаем, смеёмся, если есть чему. По праздникам тут бывают и послы… Кстати, вы… у вас очень хороший французский говор. Напоминает мне Сегюра. Вы знакомы с графом?
– Немного, государыня…
– Вам надо ближе сойтись. Это – мой большой друг и прекрасный человек, достойный подражания во всём… Рыцарь вполне… Но это – потом. В два – обед. В среду, как сегодня, и в пятницу я пощусь. Для народа, конечно. Чтобы это знали, не считали меня «немкой», чужой… Я слишком люблю мой народ и мало обращаю внимания на услаждения вкуса. А вы как на этот счёт?
– Солдат не должен разбирать питья и еды, государыня.
– Не должен – это ещё не значит, что не умеет или не хочет. Вы, должно быть, лакомка, судя по вашим губам… Ничего, это не грех. После обеда, летом, если нечего делать… Если друг, который у меня есть, занят, я иногда отдыхаю на диване часок. Зимой никогда не сплю днём. Потом являются докладчики с иностранной почтой… Мой «генерал», как я зову Бецкого, приходит порою с новым проектом грандиозного благотворительного учреждения или просто с книгой. И читает до шести. Теперь он болен, слаб глазами. Я очень его люблю… В шесть – второе собрание, часов до девяти. Зимой по четвергам – малое собрание в Эрмитаже, как вам известно. По воскресеньям – там же игра, маскарад. Вечерами – карты, пение, музыка. В десять – я иду к себе. Выпиваю свой стакан воды – и свободна от всех дел… Сама себе хозяйка… До утра… А там всё снова, как заведённые часы. Вам не показалась бы скучной такая жизнь?
– Жизнь моей государыни? О, нет…
– Видите ли, самое важное для здоровья – не менять своих привычек. А я уж так привыкла. И должна беречь себя именно для службы моей, которая, говорят, небесполезна и для других… Вот теперь вы знаете мой день. А как проводите его вы? Какие у вас привычки, Зубов?
– Никаких нет, государыня… Службу свою несу, как и другие офицеры. Вам она ведома. А
