скучной и тёмной. Сперва они поговорили о Низи – великом князе Николае Николаевиче, и его Числовой, потом о дочери Александры Иосифовны – королеве Греческой Ольге Константиновне. Затем великая княгиня спросила:
– А парад завтра будет? Ты, конечно, приедешь?..
– Да, – ответил государь. – Если смогу, – и с удивлением поглядел на кузину.
– Мой Митя, – сказала она о сыне, – впервые должен выступить на этом параде в роли флигель-адъютанта. И очень волнуется…
– Тогда я поеду! – твёрдо промолвил Александр Николаевич, обладавший замечательной способностью следовать мнению последнего из говоривших с ним.
Император осведомился затем, переносит ли княгиня бромаль-гидрат[120] как снотворное.
– Пробовала, но не переношу, – сообщила Александра Иосифовна.
– Ты бы посоветовалась с доктором Шарко, – сочувственно сказал государь. – Он как раз тут и лечит Минни от нервов.
– Нет, – щебетала великая княгиня. – Состояние моих нервов и печени требует курса лечения в Виши. Хоть я ужасно боюсь путешествия, сама не знаю почему…
Наконец Александр Николаевич собрался уходить. Они расцеловались, и Александра Иосифовна проводила его через спальню до маленькой передней. Государь обернулся, чтобы ещё раз ей кивнуть на прощание. Великая княгиня послала ему воздушный поцелуй со словами:
– Чмок! Господь с тобою!..
Наутро, после завтрака в кругу детей, Александр Николаевич, уже готовый к выезду, поднялся в покои жены. Она сидела на диване в розовом с белым пеньюаре за кофе и вдруг показалась ему столь соблазнительной, желанной, что он мягко завалил её на стол. Звякнула разбитая порцеллановая чашечка…
Потом, утирая лицо платком, сказал:
– Оставайся так до моего возвращения… Мне будет приятно…
Царь не поехал по Садовой. Перовская, выказав полное самообладание, быстро сообразила, что путём, по которому государь поедет обратно, будет набережная Екатерининского канала, и изменила весь план. Взрыв в магазине на Садовой был отменён, и следовало уже действовать только одними бомбами. Перовская обошла метальщиков и расставила их по новым местам, условившись, что даст им сигнал, махнув платком. В начале третьего часа один за другим прогремели два удара, похожие на пушечные выстрелы: бомба Рысакова разбила карету государя, бомба Гриневицкого сокрушила императора.
Узоры судьбы прихотливы и – в великом и малом – сокрыты от человека. Но едва улавливаешь волею случая её нить, поражаешься сплетению невероятностей. Умирающего императора положили на сани полицеймейстера Дворжицкого, коренником в упряжке ходил тяжёлый массивный рысак Варвар. Прошлое у этого гнедого русского татарсталя было таким, что ему мог позавидовать любой боевик-народоволец. Великолепный призовой рысак был куплен в 1876 году народовольцами специально для того, чтобы организовать побег князя Кропоткина из тюремной больницы. Затем, в 1878 году, именно он, Варвар, унёс убийц шефа III отделения Мезенцева. И вот теперь рысак влёк на санях их августейшую жертву…
…Через лужи крови, посыпанные песком, цесаревич вошёл в кабинет папá, повторяя про себя:
– Мученическая кровь… Она смоет всё… До самых малых прегрешений… Боже, буди к нам милостив… Такая мученическая смерть отодвигает всё…
В дальних покоях содрогался от рыданий великий князь Николай Николаевич.
– Ах, Дима, Дима! – говорил он своему адъютанту Скалону. – Как ты думаешь, что я чувствую? Он лежит, убитый, истерзанный, а я, брат его, ничего другого к нему не чувствовал, кроме ненависти! Пойми же ужас моего положения…
Когда тело императора поместили в гроб и полунакрыли его связанным княгиней Юрьевской постельным покрывалом, Екатерина Михайловна упала, как мёртвая, со страшным стуком. Её вынесли вон, несмотря на её душераздирающие крики. Княгиня, однако, скоро появилась опять – Александр Александрович с братьями, дядьями и другими родными покойного уже несли гроб из кабинета в церковь. Она присоединилась к ним и пошла, всем на удивление, непосредственно за ними. Через переполненные палаты двигалось траурное шествие, возглавляемое светлейшей княгиней Юрьевской – впереди новой императрицы Марии Фёдоровны, поддерживаемой двумя врачами. Все дивились.
Посреди церкви был воздвигнут громадный золотой балдахин, по сторонам которого расположились гражданские и военные чины и придворная знать. Государь утопал в гробу, лицо ему намазали белилами, чтобы не было видно ран, сильно изувеченная правая рука спрятана под покрывало. Лишённый ног, император представлял собой что-то маленькое, почти бестелесное.
У балдахина молодой император подошёл к княгине Юрьевской и, целуя у неё руку, сказал:
– Покойный государь нас разделял, но горе наше нас сблизило…
Глава шестая
ПОВОРОТ
1
Они собрались в половине второго пополудни в Малахитовом зале Зимнего дворца.
Сторонний наблюдатель мог бы определить ещё до начала заседания, что большинство государственных мужей принадлежало к либеральному крылу.
В окружении сановников восстоял председатель Государственного совета великий князь Константин Николаевич, в пышном генерал-адмиральском мундире, столь контрастирующем с его добродушным полным лицом в густых бакенбардах, с его демократическим пенсне на шнурочке. Рядом находился ближайший сподвижник великого князя, занимавший без малого тридцать лет пост военного министра, блестящий реформатор армии граф Дмитрий Алексеевич Милютин, совершенно седой, большелобый, с умными грустными глазами, в скромной генеральской тужурке с единственным шейным Георгием 2-й степени. Тут же не случайно оказался председатель Комитета министров граф Пётр Александрович Валуев, ловкий либерал, бывший некогда «пером оппозиции»[121]. Министр финансов Александр Аггеевич Абаза, стареющий красавец и бонвиван, в бакенбардах а-ля Александр II, тихо разговаривал с министром юстиции Набоковым, полулибералом, хотя и не терпевшим Лорис-Меликова, но чисто эстетически – из-за его армянского носа и пронзительного голоса. Другую пару составляли государственный контролёр Сольский и государственный секретарь Перетц.
Здесь присутствовало едва ли не всё лучшее, что могла дать либеральная Россия, – ветераны реформ покойного государя, видевшие залог её благоденствия в постепенном, терпеливом преобразовании империи. И можно сказать, что душой этого движения являлся великий князь Константин Николаевич.
