груди, свесив руки, нащупал концевой кран.
Двести семьдесят шесть тормозных колодок впились в колеса паровоза и вагонов. Шипя и искрясь, поезд встал на выходных стрелках станции Матово.
Ночь кончалась.
Гулкие шаги на левой площадке отвлекли Дубравина от путающихся мыслей. Шаги затихли совсем рядом. Поднять голову было трудно, но он услышал знакомый голос:
— Ты здесь, Виктор?
Он не поверил. Он оторвал голову от железной плиты, тяжело уперся черными руками в холодный металл и посмотрел вверх.
Перед ним стоял Владимир Чеботарев.
Дубравин сказал:
— Да, я здесь.
Через несколько минут в спящих вагонах раздался тревожный голос радиста:
— Товарищи пассажиры! Товарищи пассажиры! Если среди вас есть врач, просим его срочно прибыть к паровозу. Повторяю…
Голос был взволнованный, напряженный. Восемьсот человек проснулись, заговорили, полезли к окнам. Повеяло военным временем. Никто не знал, что делать.
Точно ветром подняло спортсменов. Они побежали к паровозу первыми.
— Может быть, йод нужен, — неуверенно спросила пожилая женщина, та, что была всем недовольна. — У меня есть йод… — И, словно убедившись в правильности своей мысли, выкрикнула: — Что же вы стоите, мужчины! Скорее отнесите йод!
Будто выполняя приказ, капитан танковых войск унесся с пузырьком йода. И вдруг люди стали рыться в корзиночках, сумках, чемоданах. Не сговариваясь, несли бинт, вату, какие-то пилюли, порошки. Мать Олечки вынесла термос с горячей водой. Появился и термос с холодной водой. Пассажир, напоминающий плакатного лесоруба, не раздумывая, вывалил на полку содержимое своего чемодана, на котором играли в преферанс, и удивительно проворно уложил туда все собранное. Он побежал к выходу вместе с чернявым юношей.
Шумно хлынул к паровозу народ. Совершенно растерянные торопились Андрей и Валя. Невесть откуда уже все знали, что в эту трудную минуту струсил и спрятался в безопасном месте помощник машиниста, который легко мог остановить поезд.
Чем ближе подходили, тем тише становился говор. В безмолвии остановились. С паровозной площадки раздался тихий голос:
— Товарищи! Тяжело ранен машинист. Он обожжен паром. — Человек огляделся вокруг и продолжал — Такое большое скопление людей на путях опасно. Оно может задержать движение встречных поездов и эвакуацию машиниста. Не исключены несчастные случаи. Ваш долг сейчас, товарищи, — вернуться в вагоны.
Молча попятилась, отступила, пошла назад толпа. Ни один человек не ослушался. Возле паровоза осталась только сгорбленная фигура помощника.
— Смотри! — вскрикнула Валя, показывая на него. Андрей обернулся. Чеботарев не видел их. Он стоял, понурив голову, вытирая ветошью руки.
На запасном пути остановился санитарный поезд. На маленькой вокзальной площади сел вертолет.
Из-за паровоза показались носилки с Дубравиным.
Позади них — старичок, тот, что играл в преферанс. Но теперь его не узнать. Сильное, волевое лицо, энергичные глаза. Какая-то сила во всей его фигуре.
Здание больницы. У крыльца — толпа. Она увеличивается.
Кабинет в больнице. За столом сидит старик преферансист в белом халате. Вокруг него, с величайшим благоговением на лицах, стоят врачи. Женщина приготовилась писать. Старик говорит:
— Так… Пишите… Открылась дверь:
— Павел Алексеевич, — говорит вошедший врач, — тут люди пришли, предлагают свою кожу и кровь, чтобы спасти Дубравина. Что им сказать?
— Скажите… Я сам скажу… Пишите, — снова обращается он к женщине: — Лондон… Так?… Президиуму международного конгресса хирургов… Написали? Независящим обстоятельствам присутствовать конгрессе не могу. Написали? Не могу, — повторил он убежденно. — Точка. Свой доклад высылаю нарочным. Все. Моя подпись…
Скопление людей у больницы.
На крыльце появился Павел Алексеевич. Медленно и как-то растроганно говорит:
— Я старый фронтовой хирург и ученый… — он умолк, словно подбирая слова, чтобы высказать свою мысль. — По всем законам медицины… — он медленно развел руки и беспомощно опустил их. — Но по всем законам физики и механики, — продолжал он, — по всем законам человеческой логики он не мог остановить поезд. Но он остановил… Вот так же мы будем бороться за его жизнь.
1970 г.
ПОЕЗД ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ
Машинист Александр Иванович Жаринов позвал меня на свой день рождения. Ему стукнуло шестьдесят. Я так и знал, что пригласит. Не потому, что сам был моим гостем, когда я отмечал такую же свою дату. Нет, это не ответный визит вежливости, дело здесь в другом.
…Первое знакомство с ним принесло мне неприятности. Саше в ту пору было двадцать два. В депо Москва-Сортировочная бывшей Казанской железной дороги Жаринов возглавлял первую на транспорте комплексную комсомольско-молодежную бригаду слесарей.
Депо это особое. Придет время, человечество будет жить в коммунистическом обществе. И человечество будет помнить об этом депо.
Когда страна не могла выдавать рабочим положенную норму в полфунта хлеба и делила эту норму на два дня, когда зажали ей горло три смертельные силы: интервенция, разруха и голод, именно в этом депо увидел Ленин светлую зарю будущего, увидел первые «ростки коммунизма».
Трудно сказать, какая техника будет при коммунизме. Возможно, снесут за ненадобностью локомотивные депо. Но депо Москва-Сортировочная бывшей Казанской железной дороги все равно будет жить. Может быть, его превратят в музей или это будет просто увенчанный
Красным знаменем монумент, который останется жить в веках как памятник героизму рабочего класса.
Какие же люди работают там сегодня?
Я расскажу об одном из них, Александре Жаринове. И не потому, что он лучше других. Нет, такие, как он, составляют основной костяк рабочих депо, его командного и инженерно- технического состава. Просто Жаринова я знаю лучше, знаю вот уже сорок лет, с того дня, как паше первое знакомство кончилось для меня неприятностью.
И еще одно весьма важное обстоятельство.
По биографии Александра Ивановича Жаринова можно проследить всю жизнь депо за
