Тараканы говоришь? А ты чего тут среди тараканов тогда ищешь?
— Ха… обиделся! — Рита вздохнула и протянула ему пачку «Давидоф». — Кури, Пикассо… Я так пошутила, от скуки.
— Да? — художник изобразил подобие улыбки. — Давай! Попробуем твоего дерьма. — Он аккуратно затушил свою «Астру» так, чтобы потом можно было докурить, и взял сигарету. — Да-а-а. Неплохо. Ну и?
Рита вздохнула, усаживаясь на подоконнике. Помолчала минуту. Художник терпеливо ждал, что она скажет.
— За водкой сходишь? — спросила она, шурша в кармане бумажками.
— За водкой?… за водкой… ну, отчего же не сходить. Схожу. С горя или от скуки?
— По привычке, — Рита посмотрела ему в глаза и протянула деньги. — Давай скорее, а то мне тут без тебя будет грустно очень. Ты, наверно, сумасшедший. Все художники сумасшедшие.
— Сумасшедшие, — согласился он добродушно и, спрыгнув с подоконника, отряхнул костлявый зад. — А ты не хочешь в моей комнате посидеть? Здесь как-то… Правда у меня там сосед… хы-хы. Но он спит…
— Нет. Никаких соседей, только ты и я. — Рита выпустила дым и поторопила его. — Давай бегом… И попробуй только говно какое-нибудь взять! Я тебе устрою!
Парень с грохотом в два прыжка преодолел пролет и потопотал этажом ниже. Дважды хлопнула дверь, и звук шагов заметался в колодце лестничного пролета.
От скуки Рита стала читать надписи на стене, потом взгляд ее наткнулся на кучку использованных одноразовых шприцов. «На сцене не ширяться» — вспыхнула надпись в голове, потом проявилось хохочущее лицо Лоера. И ее снова потащило в мутные куски воспоминаний.
Больше всего ее сейчас мучил один вопрос. Лезть в дело Лоера, как она мысленно окрестила историю, или не лезть? По сути конечно это было дело Леры. Но про Леру информации было минимум. Зато рыжий любитель скарабеев вырисовывался в воображении Риты Танк довольно подробно. Было ясно, что во-превых, никакой он не крутой. Крутые перцы сами музыкантов не нанимают. Так. Администратор на побегушках. Лера, пожулуй, покруче его была бы. Во-вторых, все это связано с наркотой и сопутствующими товарами. Музыка, книжонки всякие про «путешествия» и «просветления», майки, сумки, джинсы. Наркотуризм. Что там еще? А в конце все равно одно и тоже — деньги.
Вернулся Пикассо.
— Так, может, пойдем в комнату? — спросил он, потирая красный нос.
— Успокойся… Колбаски взял? Голодный студент… Я, правда, тоже жрать хочу, как из пулемета. Молодец. Открывай, наливай.
Рита схватила кусок колбасы и жадно стала его жевать.
— Боже! Как я давно не ела! Колбаса — это круто! Наливай! Чего ждешь?
Пикассо оторвал зубами крышку и неровной струей наполнил два пластиковых стаканчика.
— За тебя! Мое солнце! Моя принцесса Диана! — он протянул руку, чтобы обнять Риту за талию.
Но Рита хихикнула на «принцессу Диану» и довольно крепко шлепнула его.
— Я не говорила хвататься, я говорила: «Выпить водки». Ты чувствуешь разницу, Пикассо? Давай! За тебя! — Она толкнула его стаканчик своим и хлопнула.
— А тебе не интересно, как меня зовут? — спросил Пикассо.
— Нет. Ты для меня всегда будешь Пикассо.
— Напрасно, — покачал головой Пикассо.
— Может, ты еще мне свои шедевры показывать захочешь?
— Ну… А что?
— Давай лучше еще выпьем. Я устала от графических тестов.
Пикассо обиделся, но водки налил. Угрюмо опрокинул в себя стакан, не зная что решить. От водки уходить не хотелось, но и гордость прищемило изрядно.
— Послушай! — сказал он не без резона. — Если мы будем пить, мы должны или трахаться или трендеть. Трахаться ты не хочешь, а говорить о живописи ты мне запрещаешь. А что тогда?
Рита несколько подобрела и, зевнув, передумала:
— Ладно, неси.
— Вот! Это другое дело.
Он опять скатился по лестнице и вернулся через пару минут с ворохом листов.
Протянув Рите свои шедевры, он вытянул из пачки еще сигарету и закурил.
Рита знала, что он сейчас нервничает, трепещет и кидает исподлобья выжидательные взгляды, пытяясь предугадать реакцию. Но она не спешила. Перебирала листы с выражением легкого пренебрежения. Вся стопка изображала баб. Голых баб. Декаденствующих, сиреневых и зеленоватых. В жемчугах, в роскошных складках тканей. Нереальные томительные отблески закатов и сумерек брезжили на этих листочках.
— Красиво, — с уважением сказала Рита и спросила. — Продается?
— Продается, — вздохнул тот. — Но не так хорошо, как хотелось бы. Галерейщики — суки.
— Почему?
— Да им плевать на художника! Их мечта, чтобы художник принес им готовую выставку и умер. Ненавижу. Брошу, наверное, живопись. Мне тут кой-чо предлагают. Рисовать тоже, но такое… они точно заплатят.
— Баксы что ли подделывать? — пошутила Рита.
— Не. Не баксы. Шедевры, блин, старых сдохших уже, мастеров!
— А в театре?
— В театре да. Ну че в театре. Надо ж тоже, чтоб тебя взяли…
— Да-а… — протянула Рита.
В руках у нее остался последний лист. На нем был изображен лысый человек в черном сюртуке. Рите он показался знакомым. Нет. Конечно, это не из Кошиного дневника. Там ведь нет рисунка этого человека, откуда-то из другого места. Хотя и странно. Почему бы ей его не нарисовать?
Рита поднесла листок к глазам, чтобы подробнее разглядеть.
Но Пикассо вырвал лист со словами:
— Это не надо… Это так… Ну как тебе?
— Ну ничего так, — вздохнула Рита. — Неплохо. Я же сказала.
— Купишь? Недорого.
— Да мне не надо, — отмахнулась Рита. — Мне вешать некуда! Ну хорошо. Недорого сколько?
— Ну хоть за сотку. Рублей. Водки куплю или пожрать, — трепещущим голосом, сглатывая слюну, сообщил Пикассо.
Она дала ему сотку и выбрала самый маленький рисунок.
Увидев, что художник заулыбался, Рита усмехнулась:
— Мало же тебе для счастья нужно. Давай еще по стаканчику.
Они хлопнули еще, и Рита, оставив Пикассо полбутылки, отправилась назад к потрепанной тетрадочке.
Но читать она не смогла. Все-таки ее сморило.
Утром Рита оказалась одна в пустой комнате, освещенной тусклым пасмурным светом.
