Коша горестно вздохнула.
Муся опустила голову и смотрела, как тень от сандалии наползает на мелкие светлые камешки. Они горохом перекатывались под кожаными подошвами.
— Как-нибудь будем… Может, у тебя купят картины. Мне так нравятся твои последние работы… Честно говоря, даже жаль с ними расставаться. Они какие-то волшебные…
— Эх-х-х… — вздохнула Коша. — А что делать? Писателем быть проще или певцом. Один раз сочинил и продавай всю жизнь… А художник… Да уж!
— Может, я куда-то устроюсь… Тетя ищет мне место… Ищет! — грустно сказала Муся. — Может быть, на той неделе. Тогда мы уже не погуляем так. Я буду работать целыми днями.
— Тебе хоть будут платить! — махнула Коша рукой.
Так они достигли восьмой линии. Возле станции метро происходила оживленная торговая жизнь. Вобла, сигареты, пиво, газеты, фрукты. Бомжи сновали между людей собирая пустые бутылки.
— Муся! Мы должны что-то украсть! — вдруг ни с того, ни с сего объявила Коша.
Она остервенело рубанула воздух. Бабка, ковылявшая впереди, испуганно оглянулась и прибавила шагу.
— Ты о чем? — Муся с удивлением напрягла мысли.
— Ну понимаешь, мы же должны как-то жить… — Коша почесала кончик носа. — Есть, пить, одеваться и все такое… Делать мы ничего не умеем, значит нам надо просто где-то взять денег. Или обмануть кого-нибудь. Если мне не хотят платить деньги за картины, я имею право взять их где-нибудь в другом месте! У того же Валентина! Только так, что он об этом не узнает.
— А как?
— Ну мы можем ему назначить стрелку, пойти с ним в кабак и все такое. А потом украсть у него деньги и убежать.
— Да? — Муся задумалась. — А если он нас поймает?
— Ну… — Коша развела руками. — Типа… тогда нам будет звездец. А мы что-нибудь придумаем, чтобы он не узнал, что это мы. Есть какое-то вещество, которое напрочь отбивает память. Он не сможет нас сдать. Или поймать. Какой-то клофелин…
— А… Пустое, — Муся махнула рукой. — Мы не можем ничего сделать. Мы ни на что не годимся. Ни на что. Может быть, пойдем к Зыскину?
Коша опустила голову, раздумывая, как бы так убедить подругу совершить какое-либо действие.
— Муся! Нет никакого смысла говорить, на что мы годимся, потому что мы еще ничего не сделали, чтобы это узнать. Мы должны… — тут она наклонилась и обрадовано сказала. — О! Я нашла денег еще на пару «трешек»…
Она подняла с земли банкноту.
— Пиво? — сама себя спросила Рита и кивнула головой. — Пиво! Но как? Пикассо? Пикассо… Почему бы и нет?
Она отложила тетрадку и отправилась искать ночного знакомого. Почему Рита не поехала в Москву? Потому. Она не была уверенна, что это правильный шаг. Она даже не была уверенна, что ей стоит показываться в Шереметьево и садиться в самолет. Эта компания — Лоер и иже с ним — очень ее беспокоила. Иногда так бывает. Еще ничего толком не знаешь, но какое-то наитие удерживает тебя от спешки. Так и Рита. Она понимала прекрасно, что общага на Опочинина — то место, где ее никто не будет искать. А потом… Потом само как-то все устроится. Жизнь подскажет. Она, бывает, подсказывает куда поворачивать.
Итак. Пикассо.
Тот оказался в своей, загаженной бычками комнате. Художник мрачно смотрел на криво натянутый холст и время от времени окунал в краску кисть. На холсте было изображено два человека с букетами масочек в руках. Собственных лиц их не было видно, а масочки изображали полный набор основных эмоций. Интересно, подумала Рита Танк. Подумала она, видно, вслух, потому что парень оглянулся.
— А… Привет, — неопределенно протянул он. — А водка кончилась.
— Хочешь пива? — прямо спросила Рита.
На лице художника промелькнула радость, и он с готовностью подскочил.
— Сходить? Ага?
— Ага… — Рита протянула ему купюру. — Я тут подожду. Можно?
Днем Пикассо не вызывал у нее ночной брезгливости. Она даже заметила, что в его работах есть какая-то мрачноватая прелесть. И то, что он не был дураком — это факт. Но он был придурком. Это тоже факт.
— Да… — ответил художник, торопливо натягивая кожанную куртку. — Что взять-то? «Трешечку»?
— Ее, проклятую!
Пикассо выбежал из комнаты.
Рита опустилась на стул перед холстом и, увидев вчерашнюю пачку графики, взяла в руки. Теперь ее не интересовали декадентские изгибы обнаженки.
Она нашла изображение человека с лысой головой и черными звездами вместо глаз, и снова внимательно рассмотрела его. Несомненно, это было лицо профессора Легиона. Во всяком случае, портрет очень напоминал лицо убитого из криминальной передачи. Теперь она была точно уверенна, что если Коша и сошла с ума, то — не одна.
Рита достала из кармана тетрадку и открыла на следующей странице.
ЕВГЕНИЙ. ДУБЛЬ ДВА
Свет проник сквозь ресницы. Стук в окно. Он стоял полный решимости, натянутый — как струна; обнаженный — как меч; беззащитный — как улитка без панциря. Коше стало стыдно, что она избила его. Жестом пригласив глухонемого в комнату, она оставила его, а сама пошла умываться.
И вдруг давно забытое чувство умиротворения ни с того, ни с сего посетило ее. Показалось, что все мучения закончились. Она чистила зубы и улыбалась идиотской улыбкой. Хоть кому-то она нужна! Хоть кому-то. Может быть, не стоит ломаться и взять от жизни то, что дают. Евгений в общем-то не вызывал у нее физического отвращения. Ей не очень нравилась его настойчивость, но глухонемому трудно. Ему трудно играть в игры слышащих людей. Для него не существует той требухи, которую льют в уши болтливые люди друг другу, завораживая рифмами, звуками, интонацией. Все это ложь и яд.
Когда Коша вернулась в комнату, Евгений все еще рассматривал желтый берег, нарисованный для Рони. Берег с ключиками, камешками, раковинками. Оглянувшись, он улыбнулся. Коша стояла с полотенцем в руках и то открывала рот, чтобы что-то сказать, то закрывала, вспоминая, что гость глухой, то рука ее вздергивалась, желая изобразить какой- нибудь внятный жест.
Евгений взял стул и сел напротив. Смотрел в глаза.
Коша схватила со стола журнал и начала энергично листать блестящие пестрые страницы, спасаясь от неловкости. Молодой человек молча протянул руку к ее обнаженной плоти и схватил за коленку. Краем глаза настороженная Коша проследила за его пальцами. Жесткая, узловатая, крупная рука вызвала одновременно и желание отдаться и холодок страха.
