— За знакомство! — сказала она, подумав. — Это правда! Я тебя раньше совсем не знала. А теперь хочу познакомиться. И вот за это.
— Давай! Согласен! — Эд с готовностью взял свой стакан.
— Подожди! — сказала Катька и замерла, ожидая нового порыва из окна. — Ветер будет с нами третьим!
— Стихи! — усмехнулся Эд и посмотрел сквозь вино на свет. — Ты на глазах становшься талантливой. Давай еще и за это!
— Спасибо, конечно, но я — нечаянно, — ухмыльнулась Катька.
Они немного выпили. Много не хотелось. Хотелось по капельке чувствовать вкус, запах, свет и цвет. Хотелось каждое мгновение запомнить во всей полноте.
Прохладный ветер взмахивал медленным крылом шторы, оранжевый свет бра теплой мягкой кистью рисовал улыбки, взмахи ресниц, то пряча лица Эдика и Катьки в тени, то вспыхивая огромных от полумрака зрачках влажными бликами.
— Не хочется, чтобы эта ночь прошла. Остаться бы навеки в ней…
— Опять стихи, — голос Эдика немного осип. — А кстати! Спой мне что-нибудь из твоего. Я ведь тоже тебя совсем не знаю. Ты ведь строила из себя какую-то ужасную куклу, а на самом деле… Давай, спой!
Он поставил стакан на столик и обнял себя за коленку.
— Поздно…
— Потихоньку. Хорошая песня и потихоньку хороша.
— Ну ладно! Уговорил, — Катька осушила свою дозу, воткнула в розетку штекер, взяла на пробу пару аккордов и обернулась к Эдику. — Ничего, что я к вам спиной?
— Переживу.
— Выступает Катерина Стрельцова! — объявила Катька сама себя. — Супер-пупер- мега-звезда! Вашему вниманию предлагается песня, сдернутая Катериной Стрельцовой у какой-то неизвестной пелки с магнитного сборника «Танцуют все!». Песня называется «Да- да-дождусь».
Эдик начал изображать публику, для чего хлопнул несколько раз в ладоши.
Катька воодушевилась и, стараясь не налегать на звук, исполнила свой клубный хит. Эдик внимательно выслушал и в конце опять похлопал с воодушевлением и искренней благодарностью.
— Ты лучше, чем я думал. На площадке как-то не до того, а сейчас я вижу, что ты — великая, как ты говоришь, пелка. Пелка?
— Да, — усмехнулась Катька. — Я чувствую, что я — великая пелка, только никак не могу найти нужную песню.
— А вот по дороге ты что-то напевала, — перебил ее басист и попробовал повторить мелодию (фа диез мажор, ля диез мажор). — Как это. «Ля. Ля-ля-ля. Ля-ля. Ля-ля!» Ты можешь это спеть?
Катька заволновалась.
— Не знаю, я только сегодня придумала эту песню. И не до конца. Ну хорошо. Попробую. Черт! Она какая-то особенная. — она рассмеялась. — Будто не я ее пою, а она меня!
Катька замерла, ожидая чего-то — чего-то большего, чем желания начать. Может быть, ей нужен был порыв ветра? И как только в окно вошла новая широкая волна, она запела:
На этом месте что-то упало, Катька оглянулась и увидела, что Эдик опрокинул свой стакан и наклонился, чтобы поднять его с полу. Басист очень медленно поднимал стакан. Слишком медленно. Он мог бы поднять быстрее, если бы не хотел спрятать от Катьки лицо.
— Извини! — сказал он, справившись с посудой и своим волнением. — Задумался, махнул рукой… Извини, пожалуйста.
Все штаны басиста были залиты вином.
— Черт! Хреново я пою, — сказала мрачно Катька, выдернула шнур из розетки и затараторила, хмурясь и махая руками. — Никогда мне не стать настоящей артисткой! Так всю жизнь в подпевалках и буду! Настоящая певица должна околдовывать, завораживать, захватывать! Так, чтобы все, кто слышит, все бросали и бежали слушать ее сладкий волнующий голос!
— Все так и было, — совсем охрипшим голосом сказал басист. — Я от волнения уронил!
— Ладно! Не трынди! — распорядилась Стрельцова, не поверив ни одному слову Эда. — Иди в ванну сними штаны! И постирай стразу, а то так и останется пятно! Помочь тебе?
— Нет! — Эдик поднялся с кресла. — Я умею стирать, ты не волнуйся. Я был в армии. И даже пуговицы умею пришивать! Я — не беспомощный. Так ты думаешь о мужчинах?
— Надо же! — усмехнулась Катька и упала в кресло. — И это ты знаешь!
Она закрыла глаза и вздохнула. Очарование ночи не прошло, но в него добавилась заметная нота горечи. Катька опять подумала, что ни на что она не годится, даже чужую хорошую песню (в том, что это песня хорошая, Катька не сомневалась), даже такую песню она не может спеть так. Так, чтобы…
На глазах Стрельцовой закипели слезы, и она тихонько заскулила.
Эдик все плескался в бэдруме.
По улице кто-то прошел. И шаги по асфальту звучали нечаянной музыкой. И Катька слышала эту музыку, но никак не могла решиться ее замисать. И она понимала это и ненавидела себя за эту трусость.
Эдик появился в комнате обмотанный ниже пояса полотенцем, со своими мокрыми джинсами в руках, напоминая фигурой африканского аборигена.
— Извини! Я как-то не подумал! — сказал он. — Взял без спросу, но я сейчас схожу к себе одену другие штаны!
— Ой! Какой прям! — усмехнулась Стрельцова и, вскочив, выхватила у Эда штаны. — Сиди так! Или боишься, что я к тебе приставать начну? Не начну! Ты мне настроение испортил, и у меня теперь точно пропало желание. Садись! И не смей спорить!
Она подтолкнула басиста к креслу, а сама вошла в ванную и повесила штаны Эда в сушилку. Включила воду. Умылась, высморкалась. Вытерлась и тяжко вздохнула.
Вернулась в комнату.
— Жаль, что я уронил стакан, и ты так расстроилась, — сказал он. — Мне очень важно послушать эту песню до конца. Может, передумаешь?
Катька помолчала, потом потянулась за бутылкой, налила себе полный стакан и выхлестала его в одну харю.
