становятся средством, с помощью которого данное существо может действительно соединиться со своим Первоначалом, и путем, который ведет к этой цели. В таком случае нить или веревка имеют собственно «осевое» значение, и подъем по вертикально натянутой веревке может точно так же, как и подъем на древо или шест, олицетворять процесс возвращения к Первоначалу.[789] С другой стороны, связь с Первоначалом самым разительным образом иллюстрируется вождением марионеток:[790] марионетка олицетворяет здесь индивидуальное существо, а кукольник, который заставляет ее двигаться с помощью нити, есть «Оно»; без этой нити марионетка оставалась бы неподвижной, точно так же, как без сутратмы любое существование было бы всего лишь чистым небытием и, согласно дальневосточной формуле, 'все существа были бы пустыми'.
Да даже и в первой из двух точек зрения, о которых мы только что говорили, тоже есть определенная амбивалентность другого порядка, связанная с различием способов, посредством которых человек, в зависимости от степени своего духовного развития может оценивать состояние, в котором он находится и которое язык достаточно хорошо передает значениями, влагаемыми в слово «привязанность». В самом деле, если испытывают привязанность к кому-либо или к чему-либо, то, естественно, злом считают отделенность от них, даже если эта отделенность должна повлечь за собой освобождение от некоторых ограничений, в пределах которых удерживаются самой этой привязанностью. Более общим образом, привязанность человека к своему состоянию в то же самое время, как она мешает ему освободиться от присущих этому состоянию пут, заставляет его считать несчастьем необходимость покинуть это состояние или, иными словами, приписывать «злотворный» характер смерти для этого состояния, являющейся результатом разрыва 'жизненного узла' и растворения целого, которое образует его индивидуальность.[791] Лишь человек, которому определенное развитие позволяет, напротив, надеяться превзойти условия своего состояния, может «осуществить» их как путы, каковыми они и в самом деле являются, и «отделенность», которую он отныне испытывает по отношению к ним, уже является, по крайней мере, виртуально, разрывом этих пут — или, если предпочесть другой и, возможно, более точный способ выражения, ибо никогда не бывает разрыва в собственном смысле слова, трансмутацией 'того, что сковывает' в 'то, что соединяет', которая, по сути, есть не что иное, как признание или осознание подлинной природы сутратмы.
Символика сердца
69. Сердце лучистое и сердце пылающее[792]
Говоря, в связи с 'дождем и светом', об изображениях солнца с лучами попеременно прямыми и волнистыми, мы отметили, что эти два типа лучей обнаруживаются и на некоторых символических изображения сердца. Одним из самых интересных примеров, которые можно было бы привести здесь, является изображение сердца на маленьком барельефе из черного мрамора, датированном, вероятно, XVI веком и происходящем из обители Сен-Дени д'Орк, которое было исследовано Шарбонно-Лассеем.[793] Это лучистое сердце помещено в центре двух кругов, на которых соответственно располагаются планеты и знаки Зодиака, что характеризует его именно как 'Центр Мира', в двояком значении — символики пространственного и символики временного.[794] Это изображение, очевидно, является «солярным», но, впрочем, тот факт, что солнце, понимаемое в смысле «физическом», само размещено на планетном круге, как то и подобает в нормальной астрологической символике, убедительно показывает, что речь идет здесь, собственно, о 'Духовном солнце'.
Вряд ли есть необходимость напоминать, что взаимоуподобление солнца и сердца (имеющих значение 'центра'), является общим для всех традиционных доктрин как на Западе, так и на Востоке. Так, например, Прокл говорит, обращаясь к солнцу: 'Занимая над эфиром срединный трон и имея лицом ослепительный круг, являющийся Сердцем Мироздания, ты исполняешь весь промысел вплоть даже до пробуждения ума'.[795] Мы цитируем здесь именно этот текст предпочтительно перед другими в силу того, что в нем есть формальное упоминание ума, а как нам уже случалось часто пояснять, сердце во всех традициях рассматривается прежде всего как место пребывания ума.[796] Впрочем, согласно Макробию, 'имя Мирового Разума, которое дают солнцу, соответствует имени Сердца Неба;[797] источник эфирного света, Солнце для этого флюида является тем, чем является сердце для одушевленного существа';[798] а Плутарх пишет, что солнце, 'имея силу сердца, рассеивает и распространяет из себя самого тепло и свет, как если бы это были кровь и дыхание'.[799] Мы обнаруживаем в этом последнем отрывке, как для сердца, так и для солнца, указание на тепло и свет, соответствующие типам лучей, рассмотренным нами; и если «дыхание» соотносится в нем со светом, то это потому, что, собственно, оно и является символом духа, который есть, по существу, то же самое, что и разум (ум). Что же до крови, то она, очевидно, является переносчиком 'одушевляющего тепла', что более конкретно соотносится с «витальной» ролью центрального принципа бытия.[800]
В некоторых случаях, когда речь идет о сердце, изображение заключает в себе лишь один из двух аспектов: свет или тепло. Свет, естественно, изображается излучением обычного типа, т. е. исключительно прямыми лучами. Что же до тепла, то оно чаще всего олицетворяется пламенем, исходящим из сердца. Можно заметить, впрочем, что, как правило, излучение, даже когда в нем соединены оба аспекта, похоже, призвано наводить на мысль о признанном первенстве аспекта света. Такая интерпретация подтверждается тем фактом, что изображения лучистого сердца, с различением или без различения двух типов лучей, являются самыми древними, в большинстве своем восходящими к эпохам, когда ум еще традиционно соотносился с сердцем; тогда как изображения пылающего сердца особенно распространились в связи с современными идеями, соотносящими сердце всего лишь с чувством.[801] Действительно, слишком хорошо известно, что отсюда в конце концов пришли к тому, чтобы не придавать сердцу иного значения, кроме этого, и к полному забвению его связи с разумом (умом). Истоки этого отклонения, несомненно, восходят к рационализму в той мере, в какой последний стремится просто- напросто отождествить разум с рассудком, ибо это вовсе не с последним связано сердце, но именно с трансцендентным интеллектом, который как раз игнорируется и даже отрицается рационализмом. С другой стороны, верно, что как только сердце начинает рассматриваться как бытие существа, все модальности последнего могут быть соотнесены с ним, по крайней мере, косвенно, включая сюда и чувство, или то, что психологи именуют «аффективностью». Но это не умаляет необходимости соблюдать иерархию отношений и настаивать на том, что один лишь интеллект (ум) является поистине «центральным», тогда как остальные модальности имеют более или менее периферический характер. Но поскольку интеллектуальная интуиция, пребывающая в сердце, не признается,[802] а пребывающий в мозгу рассудок узурпировал его 'озаряющую'[803] роль, сердцу же «оставили» лишь роль вместилища чувств.[804] Впрочем, современный мир и должен был увидеть рождение противовеса рационализму, который можно назвать сентиментализмом, т. е. склонностью видеть в чувстве то, что есть самого глубокого и возвышенного в человеческом существе, утверждать его превосходство над интеллектом. И совершенно очевидно, что подобное, как и все, что в действительности является, в той или иной форме, всего лишь экзальтацией «инфрарационального», могло произойти только потому, что вначале интеллект был сведен единственно к рассудку.
Теперь же, если мы хотим, вне зависимости от современного отклонения, о котором мы только что говорили, установить некоторую, вполне законную связь сердца с чувствами, нужно рассматривать эту связь как непосредственный результат рассмотрения сердца в качестве 'жизненного центра' и места пребывания 'одушевляющего тепла', поскольку жизнь и ее чувственная сторона очень близки друг другу, хотя эта
