– До чего ж отвратительно слушать Ваши обобщения! – Хухры-Мухры, забыв, что все еще опускает на свою голову ледоруб, сжал виски руками. – Вы рассуждаете так, как будто Вас ремесленник изваивал… Впрочем, он-то Вас и изваивал. А я… я спал и видел сон!
Карл Иванович, внутренний эмигрант, щеголяя в медвежьей шапке и медвежьих же унтах, заметил в снежное пространство:
– Я как погляжу, тут все только и делают, что спят и видят сны!.. Причем сны имеют кошмарное продолжение в действительности – то в виде детей, то в виде произведений искусства… Минутку, а где же у нас этот… который руководитель-то наш?
Все принялись вертеть головами в разные стороны – Деткин-Вклеткина нигде не было видно…
А, читатель? Каково?
Пока ты, дорогой мой, со свойственной тебе от природы порочностью предавался созерцанию чужих половых органов, главный герой романа, а именно Деткин-Вклеткин, исчез из поля твоего близорукого зрения! Тот самый Деткин-Вклеткин, за которым ты, дорогой мой, фактически только и должен следить, поскольку это он, Деткин-Вклеткин, двигает фабулу вперед. В то время как остальные герои (с позволения сказать!) только присутствуют, будучи персонажами второго плана. Что ты теперь скажешь, читатель? Где найдешь ты милого своего Деткин-Вклеткина? Тут тебе, видишь ли, Северный Ледовитый океан: если потеряешь что, так потом ищи-свищи!..
«Ищи-свищи» хорошее выражение, потому-то, почувствовав себя брошенными, герои второго плана засвистели просто как сумасшедшие. Лучше всех это получалось у Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, потому что губы его были устроены особым образом: они напоминали нераскрывшийся бутон. Бутоном этим он и свистел чрезвычайно искусно – так что другие даже прекратили свистеть и целиком положились (практически завалились) на Карла Ивановича, внутреннего эмигранта. Не скрывая восхищения, голая Баба с большой буквы даже произнесла негромко:
– Как знать, может, я и правда когда-то была с ним близка…
Хухры-Мухры тяжело вздохнул, но не нашел, что сказать.
– Помочь Вам найти? – услужливо предложил Случайный Охотник.
– Помогите… – слабым голосом попросил Хухры-Мухры.
– Вот… скажите, например: «Неплохая погодка!»
Хухры-Мухры послал ему взгляд пациента, умирающего на руках молодого врача, и повторил с видимым отвращением:
– Неплохая погодка…
Случайный Охотник закивал головой с такой скоростью, что сидевшие на ней в данный момент птицы вынуждены были перелететь на голову голой Бабы с большой буквы.
– Эти птицы, – сказала она опытным голосом, – всегда садятся на памятники. И гадят.
– Последнее могли бы опустить, – брезгливо поморщившись, заметил Случайный Охотник и протер загаженную голову и плечи лосьоном для ненормальной какой-то кожи. Флакон с лосьоном он всегда носил в левой руке.
…А Карл Иванович, внутренний эмигрант, заливался свистом. На свист этот сбежалось штук десять белых медведей и сползлось штук семь морских львов и нерп. Карл Иванович, внутренний эмигрант, конечно, сразу же всех убил и съел своим ртом-бутоном, которым и в процессе еды не переставал свистеть. Разумеется, на сей раз и окружающим кое-что досталось – и все наелись до отвала, кроме голой Бабы с большой буквы, которая в ответ на предложение присоединяться загадочно ответила:
– Я не ем…
Подождали продолжения просто топором усеченной фразы, но дождаться не смогли – так и поели, не дождавшись. Продолжение пришло по окончании трапезы и звучало так:
– …благодарю Вас.
Получилось, стало быть, сердечно и вежливо – как и должно было получиться.
– Мы, извините, долго еще этот художественный свист слушать будем? – спросил вдруг ваятель Хухры-Мухры в уже непривычной для него неинтеллигентной манере.
– Вы художник или Вы кто? – поставила вопрос говяжьим ребром голая Баба с большой буквы.
– Я эскимос, – с шовинистическим достоинством сказал Хухры-Мухры.
– В Вас же художник проснулся! – осторожно напомнил Случайный Охотник, теряя почву под отмороженными ногами.
–
– А как же теперь мы? – На лице Случайного Охотника был неподдельный, то есть аутентичный, ужас.
– Вы? – равнодушно рассмеялся коварный эскимос. – Да кто Вы такие!
– Мы художественные произведения… мы наги и совершенны! – пролепетал Случайный Охотник.
– Наги – это я вижу, – согласился Хухры-Мухры. – Но вот чтобы совершенны… извините! Даже если вон того свистуна, – Хухры-Мухры ткнул ледорубом в сторону Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, – раздеть, он и то посовершеннее вас будет!
– Зачем Вы так сказали? – с болью спросила голая Баба с большой буквы, до которой наконец дошел страшный смысл происшедшего.
– Нам, эскимосам, присуща непосредственность в выражении своих мыслей и чувств. Такова основная черта нашего менталитета. – С этими словами Хухры-Мухры пристально огляделся по сторонам и добавил: – Еще одна черта, присущая нашему менталитету, – верность долгу. Где спички?
– Какие спички? – очнулся от свиста Карл Иванович, внутренний эмигрант.
– Окружность выкладывать! – сухо напомнил Хухры-Мухры. – Тут был один такой голый человек…
– Тут почти все голые, – напрасно обобщил Случайный Охотник.
– Нет-нет, это был специальный такой голый человек… по-настоящему прекрасный, – где он?
– Его Карл Иванович, внутренний эмигрант, как раз сейчас искал-свистал. – Голая Баба с большой буквы тоже словно бы очнулась от сна. – Кстати, если я не являюсь более художественным произведением, не худо бы накинуть чего на себя… а то ведь и придатки недолго застудить!
– Тут вот шубку я тебе пошил на досуге, любушка моя! – засуетился Карл Иванович, внутренний эмигрант, и вправду доставая из огромной юрты, выстроенной им поблизости еще накануне, прехорошенькую шубку из голубого, как гомосексуалист, песца. – Накинь, накинь!..
Голая Баба с большой буквы накинула шубку и тоже стала прехорошенькой.
– Ноговицы еще, рукавички и шапочку! – эдаким коробейником расстилался перед нею Карл Иванович, внутренний эмигрант.
Принарядившись, теперь уже отнюдь не голая Баба с большой буквы кокетливо объявила:
– Эвенкийский народный танец «Ноговицы не к лицу»! – и пустилась в пляс.
Хухры-Мухры посмотрел на нее, как на идиотку, и сказал:
– При чем тут эвенки, не понимаю! Терпеть не могу этнографических неточностей.
Но уже отплясывали Карл Иванович, внутренний эмигрант, и разодетая в пух и прах Баба с большой буквы кто во что горазд – вообще не соблюдая никаких национальных традиций и никого вокруг себя не видя.
– Старая половая жизнь не ржавеет, – со слезами в хриплом голосе сказал Случайный Охотник.
– Хорош завидовать чужому счастью, стрелок! – мягко пожурил его эскимос Хухры-Мухры. – Нам пора.
– Куда это? – не отрывая взгляда от веселящейся пары, спросил Случайный Охотник.
– Куда, куда… Дела у нас! Спички искать да Окружность строить, совсем забылся, что ли?
– Одеться бы мне! – робко напомнил Случайный Охотник. – Неприлично все-таки: читатели смотрят…
Пользуясь самозабвенной пляской влюбленной парочки, Хухры-Мухры проник в юрту Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, и через короткое время вышел оттуда одетым во все новое да еще и с ворохом одежды в руках.
