Берест скривился, как от зубной боли. «Тошнит от этого подобострастия! Чуть ли не каждый называет себя коммунистом, чтобы спасти свою шкуру. Если ты даже и был им, кто поверит в такой момент?» А солдат настойчиво повторял, что он коммунист. Алексей махнул рукой, мол, хватит, но немец схватил его за рукав и повел в угол.
Там высилась куча фаустпатронов. Берест недоуменно взглянул на немца. Что он хочет сказать? Тот поднялся на ступеньку и высунулся в окно. Замполит встал рядом. Из окна хорошо виден мост Мольтке, по которому в одиночку и группами перебегали наши бойцы. Теперь стало ясно: из окна очень удобно бить русских фаустами, но немцы не стреляли.
Берест оглядел пленного. Может, и в самом деле коммунист?
– Гросс данке. – И, отвернув крышку фляги, налил спирту в котелок. – Битте. Василь, – обратился он к Рудневу, – дай им чего-нибудь закусить.
– У меня ж одни сухари, товарищ лейтенант.
– Сойдут и сухари.
В подвальной комнате только что занятого швейцарского посольства сидели Щербина и Руднев. Последний успокаивал друга:
– Это ж война, Петро. Замполита вон тоже чуть не убило.
Щербина молчал, опустив голову. «Что же со старшим лейтенантом? Лучше б я был на его месте!» – думал он, вспоминая, как на мосту рядом с Гусевым разорвался снаряд.
Берест, командиры рот Панкратов и Сьянов, ожидая комбата, обдумывали план дальнейшего продвижения. Путь преграждали небольшие дома, расположенные на набережной Шлиффенуфер. Из соседнего красного дома беспрерывно стреляли. Переправа других подразделений батальона задержалась, потому что немцы усилили огонь по мосту.
Как не хватает сейчас Гусева!.. Берест уже сообщил комбату о его гибели.
Вдруг в подвал вбежал боец и с порога крикнул:
– Немцы!
Все бросились наверх. Остался лишь телефонист с трубкой в руке – говорил командир полка. Телефонист растерянно оглянулся:
– Никого нет, товарищ «четвертый». Контратаку отбивают. – Увидев вошедшего Гусева, еще больше растерялся от неожиданности и пролепетал: – Товарищ старший лейтенант, командир полка требует доложить обстановку.
Кузьма назвал в трубку свою фамилию и недоуменно пожал плечами, когда Зинченко удивленно переспросил: «Какой Гусев?»
– Товарищ «четвертый»! Обстановку доложу немного позже. Сейчас не в курсе.
Он ожидал, что полковник начнет браниться, но в трубке было тихо. «Странно. Не узнал меня, что ли?»
Телефонист, глядя на «воскресшего» старшего лейтенанта, радостно улыбался. А Гусев, мокрый, грязный, исцарапанный, пытался привести себя в порядок.
Вернулся Берест с ординарцами.
– Кузьма Владимирович, дорогой! – закричал Берест и кинулся обнимать Гусева.
– Понятно, за воскресшего приняли! – засмеялся Кузьма. – Нет, на том свете побывать не пришлось, живуч.
– Ошалел от радости, ей-богу, Кузьма Владимирович. Для нас ты все равно что с того света. Мы с Петром виноваты. Он уверял, что своими глазами видел, как тебя с моста швырнуло. Я и донес уже.
– Вон оно что! А я голову ломаю, почему командир полка недоумевал, услышав по телефону мой голос… Кстати, доложи ему обстановку.
Берест взял трубку, а Гусев весело подтрунивал над Щербиной:
– Как же так, Петро, а? В Шнайдемюле от смерти спас, а тут заживо похоронил?
– Виноват, товарищ старший лейтенант. – Щербина отвел сияющие радостью глаза. – Я зараз бельишко и обмундирование сухое вам пошукаю.
Берест закончил доклад.
– Ну, Кузьма Владимирович, поделись опытом форсирования Шпрее.
– Теперь этот опыт нам ни к чему, Алексей Прокофьева, – в тон отшутился Гусев. – Последняя водная преграда позади… А если серьезно, купание было не из приятных…
Подброшенный взрывной волной, Гусев не потерял сознания. Внизу мелькнула быстро приближающаяся гладь Шпрее. Холодная свинцово-серая вода кружилась, как в омуте, на ее поверхности – целые запруды из ветвей…
И во время рассказа нервное напряжение у Гусева еще. не прошло. Пальцы дрожали, когда шарил по карманам, отыскивая трубку. Берест торопливо протянул сигареты. Закурив, Кузьма продолжал:
– В общем, успел я схватить обеими руками ветки в охапку и потому нырнул неглубоко. На ветвях и всплыл. Заработал руками и ногами, держу курс к берегу: «Шалишь, Шпрее! Я Днепр и Волгу переплывал, не тебе чета». Но, видать, рано обрадовался. Коварный оказался берег! Гранитный, крутой и высокий. И камни скользкие. Схватишься за них – и опять в воде. Из сил выбился, закоченел. Еле выкарабкался на набережную.
