Она помахала мне рукой и, когда с легким шипением нос лодки врезался в песок, легко выскочила на берег.
«Ты меня давно ждешь?»
«Давно. Вечность. Через минуту будет ровно вечность…»
«Я не могла раньше, — голос у нее звучал, как старинный музыкальный инструмент, — не могла, потому что…»
«Я знаю. Я все знаю, и не говори больше ничего».
Черные гребцы упали на песок лицом вниз, обхватив кучерявые головы могучими руками.
«Год назад на Землю вернулся отец и привез приказ, чтобы мы…»
«Я это знаю. Еще до того, как твой отец покинул Землю, я уже знал, что он вернется с недоброй вестью. Иначе зачем его позвали бы обратно?»
«Они считают, что так вам будет лучше. Так тебе будет лучше…»
Мы опустились на траву напротив друг друга, и я залюбовался ее прекрасным лицом, ее падающими на плечи розовыми волосами, ее легкой розовой туникой, под которой поднималась и опускалась грудь и билось далекое сердце…
«Ты прекрасна».
Она положила мне руку на плечо, повернулась в профиль, и я увидел красные капли на ее длинных ресницах.
«Мой отец очень умный, и он не хочет никому зла. Как это называется по- земному?»
«Любовь. Я люблю тебя».
«Я не очень хорошо понимаю, что это такое. Но, наверное, это для вас очень важно».
«Если ты не понимаешь, тогда почему ты плачешь?»
«Не знаю, — она горько улыбнулась в темноту, — мне очень тяжело. Я чувствую, как тебе тяжело…»
«Значит, и ты любишь меня…»
Голова ее поникла, а руки, едва заметные в темноте, нежно гладили траву.
«Мне пора. Отец меня ждет. Он и так нарушил приказ, когда разрешил мне тебя увидеть еще раз».
«Можно, я тебя поцелую?»
«Что ты! — Она прикрыла губы рукой. — Ты ведь знаешь, тогда мы умрем, ты и я!»
«Я хочу этого!»
«Нет, — она вскочила на ноги. — Нет! Нет! Нет!»
Она убегала к ладье, повторяя «нет», и гребцы впрыгнули в лодку, схватили ее за руки и втащили туда, а я, окаменев, слышал только умирающее в морском шуме «нет»… И еще до меня донеслось: «Я вернусь! Когда-нибудь я обязательно вернусь!»
Проходили годы, десятилетия, столетия, а я все бродил по этому берегу, слушая морской прибой, наблюдая, как камнем в слепящую голубизну падали белоснежные птицы и как они повторяли «нет»…
Но я ей поверил. Я буду ждать ее тысячелетия, пока не погаснет Солнце.
— Пора за работу. Уже воскресенье, и через три часа мы тронемся в обратный путь.
Я открыл глаза и уставился на электрический фонарик, который стоял на выступе серой стены.
— Почему «нет»?
Кучеренко рассмеялся.
— Что-нибудь приснилось?
— Да. Что-то грустное и очаровательное. А тебе?
— Мне тоже.
Мы снова принялись за работу. Теперь я писал очень медленно, как-то выдавливая из себя слова и фразы, но, странное дело, они начали казаться мне весомыми и обоснованными, хотя я знал, что просто фантазирую. Мне показалось, что и Владимир писал медленнее, чем вчера. Он иногда откладывал тетрадь, закрывал глаза и сидел так минуту-другую… Работа явно не клеилась, в голове была какая-то тяжесть, тяжелая пустота, в которой изредка проплывали ленивые мысли.
— Все, — сказал я. — Дай мне пива и воблы.
Пока я пил пиво, Владимир вытащил из моего рюкзака два больших серых пакета и вложил в них свою и мою тетради. Тщательно заклеил пакеты липкой лентой, и один пакет передал мне.
— Мой прогноз бери ты, а я возьму твой. Вскроем вечером двенадцатого сентября.
Странно: когда в лабораторию вошел Валерий Степанович, я почему-то вздрогнул. Мне показалось, что и Кучеренко, всегда небрежный и расхлябанный, подтянулся и насторожился.
— Привет, детки, — это было его обычным приветствием, хотя мы никогда не называли его папашей, даже между собой.
Он подошел к каждому из нас, посмотрел на приборы, бегло полистал наши рабочие тетради.
— Ну, что-нибудь получается? Есть какие-нибудь идейки? Да что вы на меня так уставились?
Действительно, я и Кучеренко смотрели на нашего руководителя, как будто видели его в первый раз. И вдруг Кучеренко ни с того ни с сего, с каким-то несвойственным ему волнением заявил:
— Вы пришли к нам с новостью, не правда ли, Валерий Степанович?
— Правда, — ответил тот. — Вам уже кто-то наболтал?
— Наболтал, — ответил Кучеренко.
Но я-то знал, что нам никто ничего не наболтал…
С этого все началось.
Я не видел, а скорее почувствовал, как вошла она, как поздоровалась почти шепотом и как подчеркнуто важно Валерий Степанович сказал:
— Надежда Ивановна, вы будете работать с этими славными ребятами. Вот ваше рабочее место.
Ее рабочее место оказалось рядом с моим, но я уткнулся в свою тетрадь и боялся взглянуть на нее.
— Я хочу вам сказать все начистоту. — Голос научного руководителя стал очень официальным. — Это моя племянница, и мне стоило немалых трудов убедить нашего директора взять ее на работу. Так вот, я хочу, чтобы вы все и Надежда Ивановна знали, что требовать от нее и от вас я буду в одинаковой степени, без всяких поблажек на родственную связь.
— Поняла, — услышал я до ужаса знакомый голос.
Кучеренко поднялся и вышел из лаборатории. Он иногда курил, а это в лаборатории не разрешалось.
Валерий Степанович нас оставил, я бессмысленно листал рабочую тетрадь, после включил микротом и стал резать на тонкие прозрачные ломтики замороженную ткань мозга белой мыши. Мне это было совсем ни к чему, но нужно же что-то делать.
