Навстречу Федору выбежал громадный темно-бурый пес.
– Первый раз вижу такую лайку, – удивился Росин. – И окрас необычный.
– Ладный пес. И по белке идет, и зверя остановит. А окрас, верно, один такой и есть в округе. Не лезь, Юган. Пошел на место! – Федор столкнул с груди собачьи лапы.
Вадим Росин вошел в дом. Бревенчатые стены, добротный самодельный стол, скамейки, кровать с цветным лоскутным одеялом. Почти в полдома печь. На ней связка лука. В углу ушат с водой, ухваты. У двери вместо веника глухариное крыло.
– Здравствуйте!
Из-за дощатой переборки вышла средних лет женщина.
– Проходите, что же вы у порога-то стали, – пригласила она, повязывая платок, – не часто гости такие бывают.
Росин вытер о медвежью шкуру ноги, поставил рюкзак и прошел в передний угол.
– Приготовь, Наталья, самовар, – попросил Федор.
– Да уж готов.
Она пошла к самовару.
– Оставь, – легонько отстранил он жену. – Уйду в урман, еще натаскаешься. – И, как будто извиняясь перед Росиным, добавил:
– Он у нас вон какой толстопузый, не по бабьим рукам.
Наталья нарезала толстыми ломтями черного хлеба, поставила глиняную миску с тушеным мясом, положила вилки с деревянными ручками.
– Подвигайся к столу, – пригласил Федор. – Надюшка, слазь ужинать.
На печке зашуршал лук, из-под занавески показалась пара босых детских ножек, потом и сама Надюшка. Осторожно слезла с печки и, держа палец во рту, подошла к столу, не спуская глаз с незнакомого дяди.
Мать улыбнулась.
– Что надо сказать?
– Здравствуйте, – прошептала Надюшка и уселась на край скамейки.
Под столом вдруг раздался кошачий визг: Федор наступил коту на лапу. Надюшка замахала ручонками, и на глазах заблестели слезы.
– Ну что ты? – сказал Федор. – Он вырастет – мне наступит.
Надюшка засмеялась.
– Это у меня меньшая. Старший сын был. Да ты ешь, не стесняйся. Чай, не купленое.
Росин глянул на Федора, спросил несмело:
– А что же с сыном?
– Под медведя попал. Нашел берлогу и один зверя взять удумал. Стрелял, видно, да ранил. А вторую пулю зарядить не поспел. Кинулся тот из берлоги, задел по пути лапой. Нашли – уже неживой. И патрон в руке.
– Сколько же ему было?
– Да уже тринадцать почти… – проговорила Наталья.
Росин поторопился перевести разговор:
– А ты еще в школу не ходишь?
– Не, по осени пойду, – ответила Надюшка.
– А букварь есть?
– Пока нету. Мне папка портфель купит, как у Ленки, – сказала Надюшка и заболтала босыми ножками.
…Проснулся Росин поздно. На выскобленном желтоватом полу солнце прорисовало окно. Жмурясь от яркого света, умывался на подоконнике кот.
Росин бросил на плечо полотенце, вышел к речке.
Федор постукивал в лодке, прилаживая сиденье. Наталья чистила речным песком помятый походный котелок. Надюшка вместе с матерью старательно терла песком игрушечное ведерко из консервной банки.
После завтрака Росин пошел на почту. Он легко узнал ее по высоким столбам радиоантенны. Смуглая молодая хантыйка была там и радисткой, и начальником почтового отделения, и заведующей сберкассой, и, судя по приготовленному ведру с тряпкой, уборщицей.
– У вас не телеграмма? – сдвинув наушники, спросила она.
– Да, телеграмма.
– Тогда берите бланк, пишите, пока не кончился радиосеанс.
Росин быстро написал телеграмму.
– «Место обследования выбрал, – вслух читала радистка. – Отправляюсь Черный материк двести километров северо-восточнее Тарьёгана. Росин».
Глава 2
Утром, чуть рассвело, вышли из дома. От реки тянуло свежестью. Вода не шелохнется. В деревне еще спали. Только собаки, как замшелые пни, расселись по берегу и безучастно смотрели на реку.
Все снаряжение в лодке. Наталья, прощаясь, наказывала Федору не мешкать в тайге. Дескать, пока орехи не поспели, крышу поладить надо.
– Не замешкаюсь, управимся с крышей, – отвечал он и давал свои нехитрые наказы, в которых, кажется, главное было – не спускать Югана, чтобы не ушел за лодкой в тайгу.
– Ну, путь добрый! – Наталья поклонилась. – Ба! Что же я в руках-то держу, – спохватилась она и заставила Федора взять узелок с испеченными накануне пирогами.
Федор оттолкнулся от берега веслом, и маленькая долбленая лодка легко заскользила по спокойной воде.
На Федоре была поседевшая от времени рубаха, такие же штаны, на боку большой охотничий нож в берестяных ножнах. В лодке лежала видавшая виды одностволка, как обычно у промысловиков, небольшого калибра.
Росин был в новенькой гимнастерке, в брюках из «чертовой кожи». На голове коричневый берет. Через плечо в кожаном футлярчике фотоаппарат. В лодке объемистый зеленый рюкзак с блестящими пряжками. На нем двуствольное бескурковое ружье двенадцатого калибра.
Свежий речной воздух заполнял грудь. Над головой было чистое небо, и только вдали на горизонте тянулась полоска ярких белых облаков. Эти далекие облака подчеркивали тот радостный простор, ту необъятную ширь, в которую плыла их лодка. Легкая долбленка неслась так, что у носа появились буруны.
– Видно, держал весло в руках?
– Приходилось.
– У приезжих это не часто. Другой в долбленку и сесть не смеет. А сядет – зараз носом в реку. Ты только не рви веслом воду, не спеши: устанешь скоро. А нам весь день грести. Таперича дней пять только и делать, что грести. А там еще и на себе тащить придется.
Деревушка пропала за поворотом, но среди сосен виднелись низкие шалаши в два-три венца с двускатной берестяной крышей, какие-то сосуды, старые нарты, лыжи, истлевшая одежда.
– Это что такое? – Росин приподнялся в лодке.
– Хантыйское кладбище.
– Как же хоронят в этих шалашах?
– Да не сейчас ведь, раньше. Тогда и гроб не делали. Отпилят у долбленой лодки корму и нос, в нее и кладут. Чуть землю покопают, а сверху этот шалаш. Старухи по праздникам и кормить, и поить покойников ходили…
За кладбищем по берегам пошел кедрач и ельник. Причудливые корни вывороченных деревьев были похожи на сказочные существа, хранящие тишину тайги. Тут поневоле не
