– Да не одевай ты меня шкурой! – кричал он Федору из-под сена. – Мне пока и так не холодно!
– Береги тепло. Оно тебе пригодится…
Долго лежали молча, слушая, как выл ветер.
– Федор, а вдруг и с тем фитилем что-нибудь случилось? Что тогда?
– Тогда замерзнем, – отозвался Федор.
– Не верится что-то… Столько всяких трудов. И для чего? Чтобы замерзнуть вот так, на нарах, в тысячный раз пробуя поджечь фитиль… Представляешь, картина. Заметенная снегом избушка, а в ней день и ночь сидят друг против друга два заледенелых человека. И кремень с фитилем в руках – огонь добыть хотят.
– Полно. Нашел, что говорить.
Опять замолчали.
Весь день одинаково серый. То ли все еще утро, то ли полдень, а может, уже и вечер. В избушке становилось все холоднее. Росин соскочил с нар, взял пару кусков сушеного мяса, сунул один в сено Федору, другой забрал с собой и, зарывшись в сено, тщетно старался разгрызть его…
– Вадя, – позвал Федор. – Пожалуй, вечер скоро. Что делать будем? До завтра, может, подождем? Может, поутихнет.
– Ты что, Федор! Сейчас замерзаем, а за ночь совсем все вымерзнет.
Росин надел шапку, натянул медвежью шкуру.
– Погоди, на-ка вот, поддень. – Федор снял телогрейку из шкурок.
– Ты же тут замерзнешь.
– Одевайся, в метель идешь. Поберегайся смотри.
Росин открыл дверь и поспешно отвернулся от ветра, который, казалось, сдирал кожу. Через порог белыми змейками заструился снег.
– Ишь распогодилось. Переждать бы еще ночь.
– Замерзнем за ночь. Пойду.
Внизу, вверху, по сторонам – всюду бело от свистящей метели. Даже к лабазу не было тропки. Белая кружащаяся мгла скрывала тайгу и озеро. Было непонятно, где снег лежал, где летел. Все смешалось в какую-то белую карусель.
Росин наклонился в сторону ветра и, барахтаясь в сугробе, пробивался к лесу. Ветер трепал шкуру, задувал под нее снег. Он таял на теле и тут же замерзал от мороза и ветра.
Впереди замаячили деревья – значит, конец поляны. Росин обернулся. Избушки не видно. А в пургу уходила глубокая траншея. «Обратно идти будет легче». И опять закопошился в сугробе. «Еще только треть пути, а замерз».
Среди деревьев ветер потише, уже не надо изо всех сил удерживать шкуру. Росин проминал и проминал сугроб.
«Здесь где-то осина… Рядом, помню, росли три елочки… Неужели другая поляна? Да вот же они, под сугробом! А вот и осина!.. Дупло заткнуто!.. Неужели кто-то вселился и выбросил фитиль?»
Запрокинув голову, Росин глядел на дупло, а ветер уже наметал вокруг сугроб. Росин сбросил шкуру и полез по обледенелому стволу. Бродни защищали ноги только до колен. А выше брюки намокли от снега и замерзли. Пальцы почти не гнулись. Ломило руки. «Только бы достать фитиль, пока совсем не замерз…»
Так вот кто заткнул дупло – мохноногий сыч устроил кладовую. Росин выбросил из дупла мышей, добрался до дна. Вот что-то твердое. Вытащил руку – в ней небольшой берестяной сверток.
Руки и ноги ослабли сами собой. Росин съехал по стволу в снег. «Не отсырел ли?» А руки не держали сверток: пальцы были белы как снег. Росин сунул сверток за пазуху, вытащил из- под снега уже полузанесенную, затвердевшую на морозе шкуру, кое-как натянул ее.
Идти по промятой траншее легче, но и в ней снег глубокий, сыпучий. Дальше траншеи не стало – впереди поляна. С трудом проминая снег, Росин побрел по поляне. Опять вокруг только белая мгла метели. Все тело, казалось, промерзло насквозь. И лицо и руки уже не чувствовали холода. «Может, потереть снегом?… Стоит ли? Надо быстрее к избушке…»
«Перестают слушаться ноги. Надо пробиваться быстрее… Наконец-то! Вон затемнела избушка… Раз… Два… Три… – считал Росин шаги. – Так, кажется, легче. Деревья?! Значит, это не избушка, пробрел мимо! Уже та сторона поляны…»
Метель слепила глаза, пронизывающий ветер, казалось, леденил сам мозг. «Вроде уже и не холодно, только жутко немеет тело… Надо разобраться, спокойно подумать. Прямо идти некуда – тайга. Значит, назад и немного вправо или влево… Все-таки влево».
Неуверенно, с трудом сделал один шаг, другой и остановился. В шуме ветра послышался новый, замирающий звук… «Вадя!» – опять донеслось по ветру.
– Федор! Федор! – закричал Росин.
Порыв ветра распахнул шкуру и отбросил в сторону. Росин упал в снег и из последних сил удержал ее. Тянул к себе, но не мог поднять против ветра.
– Вадя! Вадя! – опять кричал Федор.
Не в силах подтянуть шкуру, Росин наполз на нее, кое-как завернулся прямо со снегом и, поднявшись на ноги, полез по сугробу. Снег то белый, то темный, а вот и земля начала качаться. «Дойду!.. Дойду!» А земля качалась все сильнее.
– Федор! Федор! – закричал он, вкладывая в этот крик последние силы.
…Малость согревшись в сене, Федор опять открыл дверь. «По времени должен вернуться». И вдруг среди метели увидел Вадима. Он стоял. Качался на ветру и шагу ступить не мог. Ладил только не упасть, устоять супротив ветра.
Как был босиком и раздетый, Федор заковылял к нему по сугробу. Схватил и поволок к двери… Ввалились в избушку. Снег, занесенный ногами, не таял.
Глава 25
Росин лежал на нарах. Его спутанная, клокастая борода торчала вверх, рот полуоткрыт, помороженное лицо в темных, коричневых струпьях.
На стенах, на потолке красноватый свет пламени чувала.
Федор напоил Росина чаем, заваренным сушеной малиной и корой черемухи, плотнее укрыл медвежьей шкурой, а сам снял висевший под потолком пук травы и, выбивая пыль, легонько ударил им о колено. Не торопясь развязал лыковую веревку и зашуршал сухими растениями, выбирая зверобой, богородскую травку, калган. Потом набрал сухих цветов мяты, отрезал корневище синюхи и целую ночь томился у чувала, уваривая в глиняном горшке зелье.
Утром он поднес ко рту Росина деревянную кружку с приготовленным за ночь снадобьем.
– На-ка, выпей.
Росин сделал глоток и отстранил, почти оттолкнул кружку.
– Ты что, отравить хочешь? В рот не возьмешь!
– Пей, пей, от озноба помогает. Росин сделал еще глоток и поморщился.
– Какая-нибудь старуха научила этот яд варить. Ты еще пошепчи что-нибудь для порядка.
– Сроду не верю никаким шептаниям. Да пей! Опрокинь все разом – и дело с концом… Ну вот. На-ка, запей. Тут с медом.
Немало горького зелья выпил Росин. То ли оно помогло, то ли ежедневный чай из багульника, только наконец он поднялся с нар.
– Как твоя нога, Федор?
