– Не неделю протянем, если вот это есть будем. – Федор поставил на стол большой дымящийся горшок с бурой массой пареной коры.
– Опять за свое. Ноги ты с этой коры протянешь! Надо хотя бы удвоить дневные пайки. Пусть не хватит до весны. Пока съедим все, найдем какой-нибудь выход, добудем что- нибудь.
– Сейчас добыть надо. Паек таким оставим, хотя помаленьку, а на каждый день.
– «На каждый день»! Да я через три дня с голоду сдохну!
– Покуда лабаз не совсем пустой, с голода не помрем.
– Но я больше не могу! Не могу есть крохи, когда хоть раз можно наесться досыта! Я только и думаю о еде! Ни о чем другом не могу думать!
– А я еще о Наталье с Надюшкой думаю. Мне к ним вернуться надо. Потому вот и кору ем.
Росин прошел туда и обратно по избушке и резко повернулся к Федору:
– Ты думаешь, я меньше тебя вернуться хочу! – Еще раз прошелся туда, обратно. – Изверг ты.
Росин сел и, обжигаясь, принялся есть кору.
– Ты хоть подуй.
– Так вкуснее! Вернее, безвкусней. Горячо и, к счастью, вкуса не разбираешь.
Съели почти все, что было в горшке.
– Добре. А теперь вот этим закусим. – Федор повернулся к лежащим на столе крохотным кусочкам мяса и рыбы.
Росин не ел мясо, а, положив в рот, сосал, как будто так можно было высосать из него гораздо больше калорий, чем если бы просто съесть. Закончив обед, он забрался на нары и принялся «ломать язык», произнося записанные на кусках бересты английские слова… Но учеба, видно, на ум не шла.
– Мы тут крохи собираем, а под носом вон какого карася снегом порошит. Давай съедим карася с рожна! Все равно теперь никто не поймается.
– А ты почем знаешь – не пымается?
– Да кто его теперь учует? Весь запах выморозился.
– Это мы не учуем, а зверь почует, ежели подойдет… Подбрось в огонь дров – и спать. Больше спишь – меньше ешь.
…Росин проснулся от неясного шума на улице. Не понимая, что происходит, он смотрел на лед окошка, сквозь который с трудом пробирался свет луны. В сумраке видно – и Федор приподнялся на нарах.
– Да это росомаха на рожне, – прошептал Федор.
Росин вскочил с нар, схватил из угла дубинку и бросился на улицу. Распахнул дверь и чуть не упал, отпрянув назад. Перед ним, лицом к лицу, стоял медведь-шатун! Оба замерли друг перед другом в потоке синего лунного света. Федор застыл на нарах. Первым опомнился Росин. Молниеносным движением захлопнул дверь перед самым носом зверя и отскочил к чувалу: там еще тлели угли. Схватил со стола ворох бересты, накрыл им угли, подул изо всех сил, раздувая пламя. За дверью возня, царапанье медвежьих когтей. Злобно ворча, зверь скребся в дверь, не зная того, что мог вышибить ее одним ударом лапы. Федор уже стоял с ножом наготове. Насколько годно это оружие против разъяренного шатуна, думать не время. Ничего другого под рукой не было. Береста вспыхнула. Росин пнул ногой дверь и сунул горящий ворох в морду зверя. Медведь рявкнул, ударил лапой по огню и припустился в тайгу – только снег задымился.
С руки Росина, задетой когтем медведя, капала кровь.
Глава 27
В нелюдимой, заиндевевшей тайге одиноко стояла избушка. Ни с какой стороны не подходило к избушке ни тропки. Не было даже тропки к лабазу… Но еще вился из сугроба на крыше дымок.
Федор сидел у чувала и помешивал в горшке, в котором уже не первый час варились лоскуты медвежьей шкуры.
Росин состругивал последнюю шероховатость.
– Все, Федор, готова лодка.
– Вытолкни на волю, там подкладни готовы, – ответил Федор, даже не взглянув на лодку. Для него она была готова уже давно. И с начерно обстроганными бортами вполне бы можно было плыть.
Облачившись в ставшую короче медвежью шкуру, Росин потихоньку вытолкал в дверь долбленку и аккуратно поставил ее вдоль стены на подкладни.
– Смотри-ка, у нас теперь хоть танцуй, сколько места!.. Как там у тебя, скоро?
Федор зачерпнул ложкой несколько кусочков кожи, подул на них, потрогал пальцем.
– Нет, должно быть, не скоро.
– Схожу тогда снег измерю.
А когда вернулся, на столе уже ждал его горшок со студнеобразной едой.
– Как, Федор, пробовал?
Не раздеваясь, Росин зачерпнул ложкой.
– Ты, смотри, и правда, еда как настоящая. Куда там «березовой каше»! А главное, знаешь, что в тебе какие-то калории будут.
Льдина в окне уже потемнела.
Федор полез на нары.
Росин подошел к столу, поджег вставленную в расщеп кола лучину, сел и начал аккуратно переписывать свои записи… Лучина догорела до конца, свет начал меркнуть. Росин оторвался от записей, взял из пучка новую лучину, вставил в расщеп, поджег и снова принялся писать. На руки, на исписанную бересту медленно опускались плавающие в воздухе черные ворсинки копоти. Росин сдувал их и писал дальше.
Но вот он отложил костяную палочку, выпрямился.
«Черт возьми, а ведь где-то есть кино! Сиди смотри, наслаждайся! И никаких забот… А потом, – размечтался Росин, – прийти домой. Взять книжечку, сесть или даже лечь и читать… И лучину жечь не надо… Можно позавидовать городским жителям. А ведь раньше никогда не завидовал. Разве только москвичам, которые в любое время в Ленинскую пойти могут».
Росин пошевелил пальцами, разминая их, взял костяную палочку и опять принялся писать.
«Его уже за живого не считают, а он все пишет, пишет», – глядя на Росина, думал Федор.
Время вечерних занятий определялось запасом лучины. Сегодня она сгорела раньше, чем захотелось спать. Росин перебрался к чувалу, положил бересту на колени и снова принялся водить по ней костяной палочкой. Но береста на коленях скручивалась, да и свету было мало.
«Быстрее бы утро, что ли», – подумал он и с неохотой полез на нары.
На другой день Росин встал с нар, покачнулся и упал на пол. Федор подскочил, поднял его, помог опять лечь на нары.
– Ты что это, Вадя?
– Не знаю, Федор, что-то голова закружилась. И надо же, упал. – Росин виновато улыбнулся.
Федор ушел проверять ловушки и не возвращался. Не дождавшись его, Росин съел положенную на день микроскопическую порцию…
Только под вечер приплелся Федор. Скинул медвежью шкуру, проглотил приготовленный Росиным крохотный кусочек мяса и сел к чувалу.
