того, актерскому ремеслу обучать студентов начали наряду с другими науками. Время другое настало! Яков наседает на Фёдора: «Расин нам как прошлогодний снег надобен, а Мольер вроде нас с тобой — не во дворцах начинал, а по ярмаркам. Вот бы его к нам — наделали б дел!» Ну и «взяли» Мольера в ватагу. У подъезда карет не видать, в креслах звезд да париков не приметить. Сиятельные в операх да на французской комедии, без них веселей. Озорно грохочет народ бесчиновный, глядя на плутни Скапена. Клянет Тартюфа почём зря, на Журдена плюёт — эка невидаль в дворянах ходить!
Наслышав об актерках университетских, повелела царица лучших привезти в Санкт- Петербург.
Средь московских умельцев актёрка театра университетского — Татьяна Михайловна Троепольская.
Кончили пьесу, занавес опустили, а Фёдор стоит, словно всё ещё голос далёкий слушает… Очнулся, смотрит — сидит девчонка изнеможенная, обессиленная, словно птица, насмерть подбитая. Авдотья у ног её приютилась, руки ей гладит, плачет несуразно и горько…
Обнял Фёдор Татьяну, поцеловал: здравствуй, наша первая русская актёрка!
Разноголосица хороша лишь на птичьем базаре, там снегири да пеночки заливаются, скворцы по-своему, щеглы по-особому, канарейки совсем не по-русски стараются. Не понять птичью бестолочь, а хороша! Так то птицы, а тут… Сумароков и Фёдор от разноголосицы меж собой в изнеможенье впадали. Дворянин в крик: «Театр партикулярный — кому он нужен!»
Опять Демаре поминает — хуже этого Фёдору нет ничего. Ну, слово за словом — опять война! Яков сидит доволен, слушает… Передохнёт Александр Петрович, и сызнова всё:
— Я в службе ея величества нахожусь, о театре мыслю не на аршины, как купец, а иною мерою! Я дворянин и офицер, и стихотворец помимо того. Деньги со смотрителей высчитывать бесчестием для себя считаю!
— А ты, Александр Петрович, проси, чтоб на театр всех безденежно пускали. — Засмеялся Фёдор, а Сумароков вдруг стих, взад-вперёд заходил. Табаком обсыпаясь, за стол сел, подумал, начал пером по бумаге скрипеть, прошение сочинять… Один о мечте своей так, словно в шутку, сказал: плохо ль было бы! Другой по-другому всё понял: «Если безденежно, стало быть, от двора, от придворной конторы средства дадут, как на французов да итальянцев. Тем самым станет театр придворным, а не партикулярным, чёрт бы совсем его взял!»
Стал театр содержаться придворной конторой, смотритель безденежно шёл. Одного не учёл Сумароков — придворной конторой граф Сиверс ведал. Ну, стало быть, в «отцы» к театру русскому по должности определили его… Потемнел Фёдор, сведав о том, а Сумароков в неистовстве шумел: «С главным злодеем моим я никак дела иметь не хочу!» Вот тебе и разноголосица!
А дни за днями, как капли дождя за окном, в месяцы, в годы стекались. Трудное наступило для Фёдора время — крылья выросли, а высоты и простору для размаха нет!
Придворный брадобрей, он же куафер, укрыл голову его сиятельства графа Сиверса париком и, уложив завитки и локоны, как того мода требовала, принялся осыпать их пудрой, на что по тому времени и двух фунтов бывало мало. Трудов и терпения на украшение придворной головы не счесть, однако граф Сиверс то время к пользе государственной употреблял: слушал доклад регистратора придворной конторы.
Фёдор, явившийся тож с утра для просьб о театре, любопытствуя в своей простоте, держался поодаль от облака, поднявшегося над графской головой.
— Плетей вам дать, вот что! — сипело его сиятельство на регистратора. — Государыня повелела к посажению в головкинский дом котов набрать до трехсот… а вы что?! Опять на комедии крыса государыню в забвенье ввела!
— Ваше сиятельство, вот как перед богом, исполнено!
Только коты те, рационом своим — говядиной да бараниной — довольные, к крысам чувств не высказывают.
— Опять дураки! Котам говядину и баранину не отпускать. Вместо того впредь давать дичь — рябчиков и тетеревей! Ступай ко всем чертям! — Его сиятельство, отмаявшись, расположился в кресле, уже на Фёдора осердясь:
— Слыхал? Коты и те к вольнодумству склонность выказывают! И ты туда же… Назойливость твоя утомляет!
— Что делать, ваше сиятельство… Карнавал до последних дней масленицы прошёл без представлений от русского театра за неимением платья…
— Вздор! Господа чужеземные министры и прочие большие персоны предпочитают французский театр и оперу. Тобой недовольны — первый придворный актёр, а несведущ в иноземной поступи и в возвышенности речи, почему и почитаешься некоторыми за мужика.
— Справедливо, ваше сиятельство. Я их за дворян, а они меня за мужика… Что делать, в иных головах пудры на париках больше, чем…
— Вольнодумства, сударь мой, не терплю! — Встал его сиятельство с кресла. — Иду на доклад! Его высочеству великому князю надоели мужчины на театре. Просит указа у государыни, чтобы на сцене не было мужчин, — роли их должны исполнять женщины в мужских костюмах. Жду на это решение государыни.
— Будьте ходатаем за русский театр, ваше сиятельство!
— Русский театр — вздор! Глупая выдумка для развращения народа. На Васильевском острову ваши смотрители — купцы, чиновники, мещане, мужики и как это… подмастерья! У подъезда ни одной кареты… И это театр! Позор!
— Сторона глухая, ваше сиятельство. Какие там кареты. Осенью — грязь непролазная, фонарей нет… темь. Пешком идут… По колено в грязи, а идут…
— Куда идут? Не должны идти! Ступай, братец, впредь поменее надоедай мне с театром…
— Старание приложу, ваше сиятельство! — усмехнулся Фёдор. Вышел от графа, задумался: «Что, братец, российского театра первый актёр, как жить-то будем?»
В день зимнего Николы гостили у Сумарокова. Беспокойно ту зиму было в столице. Царица, наскуча тревогою о себе, повелела арестовать Бестужева, Елагина, Апраксина, Адаурова и многих других, что близ Екатерины держались.
Пётр, весьма тем довольный, орать принялся: «Катьку эту… в монастырь отправить! Павла тоже куда-нибудь! Женюсь на Воронцовой!»
Даже матушка Елизавета на дурость такую ахнула. Екатерину для разговора вызвала… Ничего, обошлось. А у друзей Екатерины смятенье: дальше что ждать?
Мотонис в угол отсел, скучный стал. Александр Петрович, наказав гостям дожидаться его, к Панину за новостями уехал. Козицкий пришёл, парнишку какого-то с собой привёз. Смеётся: «Ну что, заговорщики? И ты, Фёдор, в нашей компании?.. Э, пустяки… обойдётся! Бестужеву на старости лет в деревне пожить неплохо… Мне Аленку бы… где она?» На другую половину дома прошёл, к матери Сумарокова, вернулся с девушкой крепостной лет семнадцати. Взглянул на неё Фёдор, глаз отвести не может.
