— Великая княгиня видела сегодня сына? — продолжала помолчав свой допрос княгиня.
— Нет-с.
— А князь Барский был?
— Я не видела, — угрюмее прежнего вымолвила камеристка.
— К вечеру никаких приготовлений не делается?
— Не знаю-с, мне ничего не приказано.
Княгиня раскрыла свой веер и раза два опахнула им свое пылавшее лицо.
— Мне надо видеть великую княгиню, я к ней пройду, — отрывисто заявила она, повертываясь к двери.
— Как вам будет угодно, но только, как я вашему сиятельству докладывала, они не приказывали себя беспокоить.
— Вас не спрашивают, я знаю, что делаю! — надменно возразила княгиня, выходя из комнаты в длинный светлый зал, с запертой дверью в конце.
Камер-фрау молча села за работу, а княгиня, нервной походкой пройдя зал, остановилась перед запертой дверью и постучала в нее.
Ответа не последовало.
День клонился к вечеру, но было еще жарко, и великая княгиня в белом батистовом пеньюаре сидела у окна, открытого в цветник, окруженный деревьями. Облокотившись на стол и поддерживая ладонями голову с распущенными волосами, такими длинными и густыми, что они покрывали ее, как плащом, спускаясь до полу, — Екатерина Алексеевна так углубилась в чтение книги, в тяжелом кожаном переплете, что ничего не слышала: ни шороха у двери, ни стука. Царившая кругом тишина нарушалась только стрекотанием кузнечиков в траве, под листвой деревьев, насквозь пронизанных лучами заходящего солнца, да шелестом переворачиваемых листов в книге.
А в зале княгиню все больше и больше разбирало нетерпение. Все раздражительнее и раздражительнее раскрывала она и закрывала свой веер, шурша шелковыми юбками и гремя драгоценными украшениями, и наконец решилась снова постучать, сильнее прежнего.
Но и на этот раз ответа не последовало.
Вдруг в голове Екатерины Романовны мелькнула мысль, от которой она вспыхнула под румянами, густо покрывавшими ее щеки. Порывистым движением пригнулась она к замочной скважине и стала смотреть в нее. Но, кроме края письменного стола с разбросанными на нем в беспорядке бумагами да деревянного стула перед ним, она ничего не видела, а между тем дальше, у окна, присутствие в комнате великой княгини выдавал не только шорох перелистываемой книги, но шепот, поднимавшийся все громче и громче из того угла, где она сидела.
Княгиня, рискуя помять платье и прическу, прильнула ухом к замочной скважине и застыла в напряженном внимании. А шепот между тем превратился в говор: ясно произносились слова хорошо знакомым Дашковой звучным, гибким голосом. Говорила великая княгиня, но с кем и что?
Прошло еще минуты две. Княгиня не отрывала уха от двери. Вдруг она откинулась назад, выпрямилась и, с усмешкой прошептав: «Стихи французские наизусть твердит для прононса!» — отошла к одному из зеркал между окнами и стала оправлять кружева на длинном лифе и пышные, покрытые серенькой пудрой, локоны, откинутые назад с высокого лба, над тщательно выведенными черными бровями, под которыми сверкали блестящие и пронзительные темные глаза.
Оправив свой туалет, Екатерина Романовна снова подошла к двери и на этот раз так сильно постучала в нее, что ей не могли не отворить.
— Это — вы, княгиня? Что случилось? — тревожно спросила цесаревна, привычным движением протягивая руку.
Посетительница машинально поднесла ее к губам и ответила:
— Много нового, ваше высочество. Извините, что я обеспокоила вас, но мне непременно надо было предупредить вас, а мы теперь так редко видимся…
— Но, мне кажется, мы видимся почти каждый день, — заметила великая княгиня с улыбкой.
— Мы видимся, потому что я этого упорно хочу, а не потому, что вы этого желаете…
— Полноте! Попробуйте не приезжать ко мне несколько дней сряду, и вы увидите, что я сделаю…
— Я это отлично знаю — вы совсем забудете про меня. У вас столько развелось друзей, которым я неприятна!
— Опять! — с досадой перебила ее великая княгиня. — Ведь, кажется, было решено, что ссориться мы больше не будем?
— Разве я смею ссориться с вашим высочеством? Я могу только сокрушаться, что утратила любовь и доверие моей госпожи.
— И вы приехали для того только, чтобы сказать мне это?
— Нет, ваше высочество, я приехала, чтобы уведомить вас, что сегодня вечером готовиться демонстрация…
— Какая демонстрация? Я ничего не слышала.
— Вам слышать не от кого, у вас, говорят, и вчера, и сегодня никого не было, — придирчиво продолжала Дашкова, устремляя на свою собеседницу пытливый взгляд, который эта последняя выдержала с таким величавым спокойствием, что княгиня первая опустила глаза.
— Если вы так уверены, что я ничего не знаю, что же вы не говорите?
— Известно вам, что императрица приказала привезти к ней в ложу маленького великого князя?
— А разве сегодня спектакль?
— Спектакль. Приезжая из Парижа актриса или декламаторша, а может быть и то, и другое вместе…
— И что же дальше? — спросила, сдвигая брови, великая княгиня.
— Все думают, что императрица не без причины не прислала вам приглашения…
— Очень может быть, что и не без причины. А вам эта причина известна?
— Нет, но я могу догадываться…
— Догадываться и я могу, княгиня, но большой пользы от этого не вижу. Императрице общество мое неприятно, и это для меня большое несчастье, но мне кажется, что разговоры об этом и предположения беде не помогут, и если только других вестей, кроме этой, у вас нет…
— О, из-за этого только я не позволила бы себе беспокоить ваше высочество! Прошло то время, когда мне не нужно было никаких особенных причин, чтобы во всякое время дня и ночи являться туда, куда меня влечет сердце, то есть к вашему высочеству! — промолвила Дашкова.
— Но я и теперь всегда рада видеть вас, милая моя княгиня, и вы совершенно напрасно расстраиваете себе нервы, — поспешила заявить цесаревна.
— О, ваши чувства ко мне уже не те, что были прежде! А я осталась все та же… все так же искренне и беззаветно вас обожаю, все так же готова всем пожертвовать для вас! И доказываю это на каждом шагу. Со всеми близкими я разошлась из-за вашего высочества…
— Все это я знаю и ценю…
— Известно ли вашему высочеству, что вот уже месяц, как отец не хочет видеть меня?
