это за нерешительность.
Не будучи в силах произнести ни слова от душившего его волнения, Стишинский молча протянул ему в знак согласия руку, которую старый его товарищ крепко пожал с просиявшим радостно лицом.
Позвали Ивашку, денщика, раненного в руку, объяснили ему, что от него требуется, и вместе с ним отправились к фуре, на которой Зося, вне себя от нетерпения, ожидала возвращения мужа.
Однако, как ни была она взволнована, но, когда Грицко объявил ей, что барин идет к ним с каким-то чужим офицером, она, не медля ни секунды, принялась приводить свою прическу и костюм в порядок и даже успела одеть так нарядно свою дочку, что обе они произвели самое приятное впечатление на Лыткина. Таких душек мать его не может не полюбить: они с первого взгляда располагали к себе все сердца.
К разлуке с мужем, к необходимости ехать одной в незнакомый город и к незнакомым людям Зося отнеслась скорее с любопытством, чем с печалью и страхом. И муж ее, и его приятель наперебой твердили ей, что разлука долго продолжаться не может, что война подходит к концу, что муж ее вернется к ней, покрытый славой и отличенный самим царем, что все их дела устроятся, как нельзя лучше, благодаря его участию в войне, и Зосе было так приятно всему этому верить, что для грустных мыслей не было места в ее уме и сердце. А когда, оставшись с нею наедине, муж передал ей ключи от шкатулок и баулов с серебром и драгоценными вещами и, сняв с себя кожаную сумку с червонцами и отсчитав себе из них несколько, надел ей на шею эту сумку, она совсем повеселела и тогда только расплакалась, когда наступила минута расставания. Рыдая, прижималась она к груди взволнованного мужа, с трудом сдерживавшего слезы, в то время как их трехлетняя девочка, с недетским выражением тоскливого испуга в больших черных серьезных глазах, не выпуская из своих ручонок руку отца, терпеливо ждала своей очереди в последний раз поцеловать его.
Быстро примирилась Зося со своим положением соломенной вдовы и с возрастающим любопытством всматривалась в попадавшиеся им навстречу все чаще и чаще русские села с златоглавыми церквами и богатыми господскими усадьбами. Когда они останавливались в этих усадьбах, чтоб покормить лошадей или переночевать, живущие в них господа присылали холопа или холопку узнать о приезжих: кто да кто такие, откуда и куда путь держат? И, узнав, что молодая барыня едет из Польши, спасаясь от ужасов войны, господа приглашали ее с ребенком у них отдохнуть в хоромах, где задерживали их часто на несколько дней и отпускали нагруженных съестными припасами на целую неделю.
Особенно располагало русских людей к Зосе то обстоятельство, что она хотя по рождению полька, но крещена в православную веру, значит, все равно что русская, несмотря на то что по-русски говорит смешно и во всем у нее иностранная повадка: одета, как ряженая, и ничуть не стыдится говорить и смеяться с мужчинами. Занятная бабенка и при деревенской скуке большое может доставить развлечение.
Узнав, что она едет в Москву к боярыне Лыткиной, которая живет в своем доме у церкви Большого Вознесения и у которой сын на войне вместе с мужем Зоси, ей убедительно наказывали посетить таких-то и таких-то друзей и родственников жителей деревни, причем вместо рекомендательных писем, по безграмотности женщин самого высшего круга тогдашнего времени, ей давали отвезти в Москву деревенские гостинцы: бурачки с сушеными ягодами, лукошки с начинавшими уже поспевать яблоками и грушами, штуку тонкого домашнего полотна, собственной работы полотенце, вышитое разноцветными шелками, смотря по степени любви и уважения, которые имелось в виду оказать дорогому человечку через приезжую из далекой страны свидетельницу происходивших там ужасов.
Начатое столь горестно путешествие заканчивалось так весело и приятно, что, увлекаясь интересными впечатлениями и радужными мечтами, Зося все реже и реже вспоминала про мужа.
Наконец, в конце восьмой недели со дня ее выезда из Любишек засверкали перед ее очарованными глазами золотые кресты на московских храмах, и, когда Грицко, повернув к ней улыбающееся лицо, вымолвил, указывая кнутовищем на красиво раскинувшийся перед их взорами, утопающий в зелени город: «Вот, пани, наша Москва», — сердце ее заколотилось радостным предчувствием, и, не выпуская девочки своей из рук, она высунула свою хорошенькую грациозную головку из фуры, чтоб охватить любопытным взглядом незнакомое место, где ей суждено жить.
Какой странный город! Совсем не похож на Варшаву, где она много раз бывала с боярыней, взявшей ее на воспитание, когда ей не было еще трех лет, от бедных, разоренных войной и внутренними смутами, родителей. Издали никаких не видать строений, кроме церквей, и их, кажется, такое множество, что она с удивлением спрашивала себя: да где же тут люди живут?
День клонился к вечеру, и чем ближе они подъезжали, тем громче и внятнее долетал до них звон колоколов… совсем другой, чем в Польше, такой властный, торжественный, проникающий в самую душу…
О, Зося Стишинская была очень расположена любить Россию и раньше, но теперь она чувствовала себя совсем русской и радовалась, что она православная, а также и муж ее, и их девочка. Русский князь, в доме которого она выросла, был вполне прав, настаивая на том, чтоб призренная ими девочка была обращена в православие: настоящими русскими могут быть только православные, только православные…
Если удобство и приятность быть православной в России Зося стала ощущать в первые дни своего приезда сюда, то здесь, в Москве, она это испытала еще сильнее.
Боярыня Лыткина приняла жену товарища сына с распростертыми объятиями. Дом у нее был с виду невзрачный, низкий, расползшийся в длину и ширину среди густого сада. С улицы, из-за забора, его не видно было, но в нем было светло, уютно и просторно. Лыткина жила одна, окруженная многочисленной дворней, вся в Боге и в сыне, выезжая только в монастырь на могилу мужа и родителей да в приходскую церковь.
Зосе с дочерью отвели комнаты на втором этаже. Ивашка, щедро награжденный боярыней, отдохнув с дороги, отправился на родину, а Грицко остался при своих госпожах, заменяя Елизаветке няньку.
Впрочем, у него здесь объявилось такое множество помощниц в ухаживании за ребенком, что он самовольно взял на себя должность садовника при обширном саде, запущенном и одичалом.
Первое время он только похаживал по этому саду, покачивая головой и поглядывая на чахлые деревья и кусты, но потом не вытерпел и стал здесь все переделывать по-своему. Покажет он москалям, какие тут могут расти ягоды и плоды. Покажет он им, как у них в Малороссии садами занимаются!
Новое занятие не заставляло его забыть прямую свою обязанность, и верховодил он по-прежнему воспитанием маленькой барышни; без его разрешения даже гулять в сад никто не решался ее выносить, и сама Авдотья Петровна Лыткина советовалась с ним во всем, что касалось ребенка, к которому она с каждым днем все больше и больше привязывалась.
А Зося тем временем наслаждалась, в полном смысле этого слова, жизнью. И времени, и охоты, и случаев было для этого достаточно.
Знакомство у нее в самом скором времени завязалось в Москве пребольшое. Не говоря уж про тех, кому она развезла гостинцы из деревень и которые обошлись с нею ласково и приветливо, ей удалось даже проникнуть ко двору царевен, родственниц самого царя, с легкой руки которого иностранцы стали входить в России в такую моду, что для того, чтоб ему и его близким понравиться, в каждом боярском доме считали нужным их ласкать.
Царица Прасковья Федоровна жила просто, а уж в особенности в Москве, вдали от
