строгого племянника, требованиям которого было так тяжко подчиняться приверженцам старых русских обычаев и ненавистникам иностранных новшеств. Здесь можно было принимать людей, по рангу своему не принадлежавших к придворному штату, как, например, вдову дворянина Лыткина, с которой царица познакомилась во время похода на поклонение мощам преподобного Сергия.
Покалякав с Авдотьей Петровной в садике настоятеля, царица милостиво ее пригласила навестить ее в Москве; приглашение было принято, и между царицей и Лыткиной завязалась дружба. Когда Лыткина долго не являлась к ней, царица скучала и приказывала своей ближней боярыне ее проведать. Этой честью и милостью умная и осторожная Авдотья Петровна не хвасталась, сплетен заводить про это было, значит, не из чего, и, кроме удовольствия, знакомство ни той, ни другой ничего не приносило.
Про Зосю царица узнала от ближней своей боярыни, встретившей хорошенькую полячку у одной из своих знакомых, и заинтересованная царица приказала эту самую польку к ней привести, что было, разумеется, немедленно исполнено.
Зося и ей понравилась. Такую можно и царю показать, останется доволен: он любит таких разбитных хохотушек, мастериц и поплясать, и поболтать, и пожеманничать. Чтоб иметь ее всегда под рукой, на случай приезда царя или его соратника, такого как Александр Данилович Меншиков, например, тоже большого охотника до таких вострушек, Зосе было предложено поселиться во дворце, в покойчике, отделенном перегородкой от комнаты старшей камер-юнгферы.
И Зося согласилась. Не все ли равно ей было, где спать, когда весь день у нее проходил в разъездах, визитах, в пении и веселых разговорах? Забегала она в свою каморку, только чтобы переодеться. От приглашений отбоя не было, на Зосю пошла мода. Такое наступило для нее хорошее житье, что умирать не гадо. О муже она вспоминала тогда только, когда являлась повидать дочку к Авдотье Петровне, а так как особенного удовольствия ей это не доставляло и мысль о его возвращении скорее пугала ее, чем радовала, то она и старалась подвергаться этой неприятности как можно реже.
Под счастливой звездой родилась Зося. Обстоятельства удивительно кстати для нее складывались: именно в то время, когда в неизвестности о судьбе мужа, от которого не было никаких вестей, она колебалась принимать приглашение нового своего покровителя, всесильного царского любимца Меншикова, приехать к нему погостить в Петербург, боярыня Лыткина получила письмо от сына с печальными известиями: Лыткина, тяжело раненного, приютили в католическом монастыре, а друг его, Стишинский, пропал без вести. Ни между мертвыми, ни между живыми его нет.
Пропал без вести Зосин муж, и осталась она круглой сиротой в Москве. Но такое сиротство дай Бог всякому. Никогда еще не было у нее так много друзей, покровителей и ухаживателей, как в это время. Даже и недельки не дали ей погоревать по мужу. Царица повезла ее с собою в Питер, ей надарили пропасть нарядов и драгоценных вещей, а так как сам царь про нее вспомнил, увидав царицу Прасковью Федоровну и спросив, привезла ли она с собою воструху-польку, то можно себе представить, сколько приглашений посыпалось на нее со всех сторон! Ни одного маскарада, ни одного комедийного представления, ни одной ассамблеи без нее не обходилось; все восхищались ее ловкостью в танцах, в разговорах, ее находчивостью и свободным обращением с мужчинами, которых она сводила с ума наивным кокетством.
Далеко было до нее глупым русским боярыням и боярышням, умевшим только, потупив очи, молчать, краснеть да расхаживать павами. Те же, которые, в угоду новым веяниям и чтоб угодить царю, набирались бойкости и развязности, казались так грубы и пошлы в сравнении с грациозной полькой, что, кроме насмешек, ничего не возбуждали.
Бедным женам и невестам, у которых она отбивала мужей и женихов, оставалось только утешать себя тем, что это у нее в крови и что за бесовский дар сводить с ума мужчин ей на том свете пощады не будет.
Она была очаровательна, но никто не мог определить, в чем именно заключалось обаяние, которым она всех пленяла: маленькая, щупленькая, худощавая, гибкая, как змейка, с большими иссера-зеленоватыми глазами, востроносенькая, с крошечными ручками и ножками, она так мало была похожа на других женщин, что казалась существом другой породы. Голос у нее был замечательно вкрадчивый и нежный, русалочий. И ко всему этому что-то такое наивное, детское в мыслях и чувствах, в каждом взгляде и движении.
Однако вместе с успехами росли к Зосе ненависть и зависть. Столько проливалось из-за нее слез, столько тратилось денег, столько выносилось обид и досады, что с каждым днем оказывалось все больше и больше людей, желавших ей гибели.
Ничего этого она не замечала и продолжала бессознательно пользоваться всем, что плыло ей в руки, не спрашивая себя: откуда это и куда ее заведет? Пышно расцвели на благоприятной почве зачатки себялюбия в сухом ее сердце и узком, одностороннем уме. Сдерживаемые раньше обстоятельствами и средой, природные ее свойства выступили наружу во всей своей силе. О муже она давно забыла, а про девочку свою вспоминала только для того, чтобы пожалеть, что она не с нею и что не от кого ей учиться искусству извлекать пользу из авантажей, которыми наделила ее природа. Старая дура Лыткина, женщина без всякой грации, чего доброго, сделает из нее нечто похожее на тех кувалд, с которыми Зося сталкивается в высшем столичном обществе.
Давно взяла бы она ее к себе и поручила бы ее воспитание своей камер-юнгфере — немке, млеющей перед ловкостью и грацией своей госпожи, если бы не надежда, что старуха Лыткина, окончательно павшая духом и телом от печальных известий о медленно умирающем на чужбине сыне, выразит, может быть, намерение оставить все свое состояние Елизаветке в случае смерти единственного своего наследника.
Пользуясь своими связями в военных сферах, Зося навела справки об офицере Лыткине и узнала, что он безнадежен. В католическом монастыре, где он находился, ожидали смерти его со дня на день.
— А что же ты, стрекоза, не спросишь про муженька своего? — с лукавой усмешкой прибавил к этому известию седой боярин, которому было поручено сообщить ей желаемые сведения о Лыткине. — Или любо тебе в соломенном вдовстве пребывать? — продолжал он ее поддразнивать, заметив, в какое смятение привели ее его слова.
— Я знаю, что он пропал без вести, не позаботившись уведомить меня о себе, что же мне про него разузнавать? Я же теперь хорошо вижу, что он меня никогда не любил, — проговорила она с напускною развязностью.
— А вдруг как он объявится? — продолжал свою жестокую шутку боярин, забавляясь ее волнением.
Может быть, он не шутил, а ждал только ее расспросов, чтоб сказать ей, что муж ее не только жив, но что даже известно, где он находится и как думает поступить с женой, так легкомысленно отнесшейся к его исчезновению, — вертелось у нее на уме в то время, как противный старик, ухмыляясь, не спускал с ее расстроенного лица пытливого взгляда.
Да, он ждал расспросов, но ничего подобного не дождался: Зося предпочитала оставаться в неизвестности. Сегодня она должна была в костюме Виктории участвовать в живой картине, устраиваемой у ее соотечественника графа Ягужинского на празднике в честь царя. Хороша будет Виктория со смертельным страхом в душе от грозящей опасности! Нет, нет, надо про это забыть! Не может он к ней вернуться… Для чего ему было и пропадать, если б у него не было намерения покинуть и ее с дочерью, и Россию навсегда?.. Очень может быть, что он влюбился в кого-нибудь и так же, как она, ничего так не боится, как встречи с нею… во всяком случае, всего лучше про это не думать, решила она.
А время шло. Царь воевал, праздновал победы, казнил вчерашних любимцев,
