забирался. Место для тайных свиданий влюбленных — возможно... сидевших обнявшись вон на том гладком теплом камне. Ссора во время любовного свидания... или чье-нибудь вмешательство...
Эта мысль внезапно прервалась воспоминанием, он ощутил приступ паники и почувствовал, что летит и приземляется среди квохчущего и бьющего крыльями моря кур и уток...
О господи... Даже сейчас он сгорал от стыда, представляя себе, что было бы, если бы его тогда поймали. Возможно, его армейская карьера закончилась бы, не успев начаться? Теперь он так не думал, но тогда... Черт бы побрал этого священника!
Он только получил свое первое назначение. Двадцать один год, и он заперт в деревушке у черта на куличках. Женщине, наверное, было немного за тридцать, и теперь он хоть убей не вспомнил бы, как ее звали. Лицо мадонны и фигура Софи Лорен. Она не скрывала, что муж, работавший по ночам, постыдно пренебрегает ее нуждами. А напротив стояла церковь. Конечно, священник сделал это из ревности — позвонил ее мужу, и потом, когда она, заслышав жужжание его мопеда, как ошпаренная вскочила с дивана, ему ничего другого не оставалось, как только прыгать в окно на кухне. Он угодил в курятник И что за переполох там поднялся! Перья тучами! Кошмар!.. Но он, по счастью, хоть не успел раздеться. Если бы муж явился на десять минут позже... Да, безумства молодости...
— Ну, — обратился он к обглоданному, в зеленых водорослях черепу, — какие безумства довели тебя до такого? Возможно, конечно, что наркотики, но вряд ли. Сады закрываются на закате, значит, это случилось днем. Не похоже. — Инспектор в задумчивости поглядел вокруг.
Водяные гиацинты, сказал садовник. Почти всю поверхность пруда застилал ковер из блеклых круглых листьев и толстых узловатых луковиц. На другой стороне темнела зеленая полоска воды — там две утки объедали растения, расчищая себе место; вот что, должно быть, вызвало его воспоминание! — но больше нигде не было видно ни единого просвета. Ползет как сорняк...
Инспектор отошел в сторону от тела — если там вообще было тело — и приподнял пузатую луковицу. Впрочем, это и не луковица вовсе, а вздутый пузырем, наполненный воздухом черешок. Он поплавком держался на воде, переплетясь со своими соседями, но вообще-то перемещался свободно.
— Хм. — Что ж, это дело экспертов, однако, вытирая руку белым носовым платком, он не переставал удивляться, но не самой этой смерти, а тому, что женщину вообще обнаружили, что лицо показалось из-под плотной зеленой массы. Он сел на теплую каменную скамью и огляделся.
За стеной, опоясывающей этот отдаленный уголок садов, возвышалась еще и плотная живая изгородь из лавровых кустов. Вокруг пруда располагался ряд пальм в горшках, а за ними рос обычный невысокий садовый кустарник, подстриженный в виде разнообразных геометрических фигур. Неплохое местечко, однако искать в этом саду нечего, кроме уединения. С какой стороны ни посмотришь, а иных причин, способных завлечь сюда человека, не находилось.
«Да сюда никто не ходит. Что здесь делать-то? »
Что ж, сейчас сюда направлялось немало народу. Инспектор слышал, как подъехали машины. Он встал, увидев, что в железные ворота въезжает фургон.
Вышли двое мужчин и стали вытаскивать из задней двери цинковый гроб. Но им пришлось прервать свое занятие, потому что фотограф заставил их убрать фургон, так как ему требовалось сделать несколько снимков с дальнего расстояния. После чего, подойдя к инспектору, он спросил:
— А это только голова или...
— Я не знаю.
— Уберите-ка эти водоросли... Мне нужен крупный план.
Пока он менял линзы, прибыли два карабинера с Борго-Оньиссанти, которым и досталось убирать водоросли.
— А что если они там крепко держатся? Нам бы какие-нибудь инструменты. Где садовник?
— Нет-нет, — возразил инспектор, — лишние люди тут ни к чему. Просто потяните... они плавают на поверхности... Осторожно.
Водяные гиацинты легко разошлись, и вскоре все тело предстало их глазам. Только открытые участки — лицо, шея и руки — были повреждены, остальное, хотя и раздувшееся, защищала одежда. Фотограф принялся за работу, а инспектор, отойдя в сторону с двумя полицейскими, спросил:
— Магистрату докладывали?
— Капитан об этом позаботился. Может быть, нам пойти и встретить его у ворот?
— Да, идите. И если не увидите там садовника, который вас сюда послал, постучите в его сторожку, это длинная низкая постройка слева у подножия холма. Он вроде бы подобрал здесь сумочку.
Усталое солнце уже садилось, когда, дождавшись магистрата и врача, тело вынули из воды и инспектор, сидя у себя в кабинете, мог без помех изучить содержимое сумочки. Лаборант принес ее после снятия отпечатков пальцев. Инспектору предстояло составить отчет и затем отослать сумку в запечатанном ящике в прокуратуру. Спешить с этим он не собирался. Дамская сумочка представляла собой кладезь ценной информации. Разглядывая сумочку, лежавшую перед ним в прозрачном полиэтиленовом мешке, он вспоминал первую сумку, сыгравшую определенную роль в его жизни. Она принадлежала его матери. Это был священный предмет, которого воспрещалось касаться без особого разрешения. Он помнил, как однажды его послали за ней, но не помнил, по какому случаю. Наверное, тогда кто-то умер. Сумку, большую, плоскую и черную, доставали для похода на воскресную мессу или на свадьбу, на похороны или крестины. За исключением рынка, куда она с корзинкой и большим кошельком раз в неделю отправлялась за покупками, мать никуда не выходила. Да, наверняка это были похороны, потому что в памяти сохранился запах восковых свечей. Наверное, похороны дедушки. Гроба он не помнил, но его присутствие явно ощущалось.
— Принеси из гардероба мою сумку.
Не было нужды уточнять, из какого гардероба. Гардероб был один-единственный. Стоя в родительской спальне, он слышал, как глухо бьется в груди сердце. Маленькое низкое окошко было открыто, но наружные ставни — закрыты, и воздух в комнате был спертым, запах нафталина перемешивался с запахом свечей. Высокая кровать под вышитым покрывалом и темный гардероб казались ему огромными, и света маленькой лампочки под стеклянным абажуром хватало только, чтобы чуть-чуть рассеять тьму. Больше он ничего не помнил, но теперь понимал: раз уж понадобилась сумка, значит, надо было заплатить священнику, который сидел с женщинами внизу и пил зибиббо. Все мужчины стояли во дворе. Он слышал их густые голоса и чувствовал слабый запах сигарет, проникавший снизу. Деньги в сумке предназначались только для церковных расходов. Мелкие монеты, предназначенные для пожертвований в церковную кружку, выдавали ему и его сестре, Нанчите. Эти монеты тоже пахли по-особому: нафталиновыми шариками из гардероба, лавандовыми духами, которыми мать сбрызгивала носовой платок, и засахаренными миндальными орехами — они получали по одному после мессы. В сумке всегда лежали орехи. Это были гостинцы, прибереженные со свадеб, — в сетчатых мешочках, завязанных обрывками цветной ленты. И они также отдавали нафталином, монетами и лавандой. И все же дети им радовались, и сейчас его трогала материнская забота, умение сделать подарок из такой мелочи. Было ли еще что-нибудь в сумке? Кроме ее больших черных четок и маленького черного требника... флакон... нет, не духов, ну конечно — нюхательные соли! Страшный зеленый пузырек, острая, жгучая, удушливая вонь. Однажды его открывали — когда сестра упала в обморок во время службы. После чего ее, извивающуюся от боли, отнесли в постель, и этот запах потом всегда вспоминался ему со страхом. Никто не хотел ему объяснять, что случилось, и он только подслушал, как женщины на кухне шептались, готовя настой ромашки с медом:
— Она очнулась, слава богу...
Но что это означало? Что-то такое, что их с отцом, кажется, не касалось...
Он извлек сумочку из пакета. Она была совсем непохожа на ту, что сохранила его память, очень мягкой коричневой кожи, с логотипами дизайнера, тисненными золотом по всей сумке, как будто по набивному ситцу. В отличие от сумки его матери, где всегда лежал неизменный и скромный набор вещей, эта сумка была битком набита. Чтобы описать все ее содержимое, потребуется немало времени. Вытряхнув сумку, он взял документ, оказавшийся сверху. Это было удостоверение личности. Анна-Мария Гори, тысяча девятьсот шестьдесят девятого года рождения, проживающая на виа Романа, недалеко, кстати, судя по номеру дома, от Порта-Анналена и примерно на полпути между палаццо Питти и Порта-Романа. В замужестве Беллини. Лицо незнакомое, хотя эти маленькие карточки на документах...
— И что же ты делала в этом уединенном месте, — пробормотал он, обращаясь к серьезному
