поисках полицейского? Или телефона? Одно скажу: никто из них не кинется гасить огонь. Ну а если там окажется фотограф, оцепеневший от происходящего? Ясное дело, вскинет свой аппарат!
Кристина Боммер кивнула.
— Короче: у тебя есть снимки?
Я попытался выдавить из себя что-нибудь уклончивое. Но нашелся лишь один ответ:
— Я снял раз, лишь только вошел в гараж. Ну, может, пару раз. Щелкнул еще до того, как заметил, что он еще теплый. Все произошло так быстро.
Она выпрямилась и окинула меня тем самым нахальным голубым взглядом.
— Могу я увидеть эти снимки?
— Ладно. Я еще не проявил пленку. Но конечно... Ладно.
Она спросила еще, что делал я, и что делала полиция, и что делала команда «скорой помощи». Она спросила, как выглядела квартира Юлле, пришла ли почта, было ли неприбрано в кухне.
Это была канонада вопросов. Отвечая на них, я сражался, словно вратарь дворовой футбольной команды, и не вполне уверен, что удержал нулевой счет. Под конец она сказала:
— Юлле не покончил с собой. Ты это знаешь не хуже меня.
В десятый раз я предпочел об этом умолчать. Попробовал перейти в атаку.
— Уважаемая Кристина Боммер, — сказал я, — ты ведь, наверное, не потому приехала сюда, что считаешь убийцей меня?
Она помотала головой, вставая с места.
— Что-то во всем этом не связывается.
Она собрала свои вещи и сунула их в сумку.
— Где ты живешь? — спросил я.
— Уппландсгатан. Но сейчас чаще всего у мамы в Тронгсунде.
Она была почти одного роста со мной. Теперь она стояла молча и смотрела мне прямо в глаза.
— Не дашь ли ты номер своего телефона? — брякнул я. И тут же досадливо прикусил губу. — На всякий случай.
Она улыбнулась, в первый раз.
У меня горели мочки, а ведь я, помнится, не краснел с тех пор, как прошел конфирмацию. Она неторопливо кивнула и сказала слишком ласково:
— Понимаю. Ты хочешь позвонить, когда решишь рассказать остальное?
Я ухмыльнулся, стараясь не выглядеть в чем-то виноватым.
Не говоря ни слова, она выписала на листке из блокнота несколько телефонных номеров — домашний, у мамы, на работе. Она молчала, пока я не распахнул перед ней дверь, подойдя слишком близко, так что ощутил запах ее волос и тела. И тогда она вдруг спросила:
— А за что ты сидел в тюрьме?
Я стоял, ухватившись за дверную ручку, наклонясь над ее пышной грудью и пытаясь удерживать взгляд на кончике ее носа — и не мог задавить ухмылку, когда ответил:
— Meurtre. Doodslag.
Впервые она была озадачена.
— Такой был приговор, по-французски и по-фламандски, — сказал я. — Убийство.
Вечер был длинный и нудный.
Сперва позвонила Беата, как раз перед уходом с работы. Она хотела знать, не могу ли я поработать сверхурочно в выходные дни. Что может ответить договорник, когда пожизненно нанятые должны отдыхать?
Потом позвонил Вилле, как раз перед тем, как закруглиться. Мои снимки финских актеров-любителей куда-то пропали. Дело было не в том, что они кому-то нужны, но они должны быть на месте, чтобы театр не смог свалить вину на отдел иллюстраций.
«Вечернее эхо», «Сообщения», «Актуальные новости».[23]Я налил себе виски и уселся перед телевизором. Власть и Богатство выдрючивались вовсю.
Юлиус Боммер мертв. Одинокий мужчина, который создал себе убогую жизнь, чтобы ею же и довольствоваться. Журналист, который стал бюрократом в сфере информации. Человек, который позволял только компьютерному экрану бросать себе вызов... Через двенадцать часов после того, как я передал ему дискету, он был мертв.
А потом вот явилась его дочь и попросила помощи. И все, что я мог сделать, так это уставиться на ее титьки.
Я крутил перед собой стакан с виски и смотрел на телеэкран.
Двенадцать часов.
Она уже должна была позвонить. Она должна была мгновенно понять, кто этот мертвец в Таллькруген. Но, может, она в точности такая же, как семь миллионов других шведов. Она, может, не читала «Утреннюю газету».
Двенадцать часов.
Может, мне придется ждать всю ночь. Я пытался понять, что там происходит на телеэкране. Что-то там было такое тягучее, что я потерял нить. И по-французски я, видно, знал какие-то не те слова. Но тема была старая и неувядаемая: бедствия и страхи высшего общества. Насколько приятнее, когда проблемы возникают у богатых людей. У них есть деньги, а деньги защищают от бедствий и страхов, даже если их много.
Ты медленно думаешь, сказала эта вредная дочка Юлиуса Боммера.
Двенадцать часов.
У Юлле было двенадцать часов. Из этого времени он три часа работал, семь спал, потом завтракал, читал дискету и, кроме того, успел сделать что-то такое, что стоило ему жизни. Он успел поработать с дискетой не более часа.
Зверь в компьютерах здорово разбирается, а сейчас он уже возится шесть часов.
Не более часа!
Черт! — дошло вдруг до меня. Юлле же ничего не расшифровал!
Я кинулся в коридор и стал рыться в карманах куртки-ветровки. Помятый листок был там, куда я его сунул. Я взялся за телефонный аппарат, набрал номер и долго ждал ответа. Кто-то поднял трубку, но ничего не говорил.
— Зверь? — сказал я вполголоса.
Он засмеялся в трубку.
— Aun no me mataron. — Его еще, видите ли, не убили. Густой голос звучал весело.
— Послушай, — сказал я нетерпеливо. — Ты сказал, что там была еще какая-то штука с обычными графами. Ты на нее взглянул?
Он негромко пробормотал в трубку:
— Momentito.
Отсутствовал он недолго. В трубке зашелестело, он взял ее в руку.
— Приезжай, — сказал густой голос.
Суббота
Вы слыхали хохот железнодорожных станций, когда пролетающий поезд свистит им: поедем со мной!
Железнодорожные станции никуда не поедут. Без них совсем застынут улыбки расписаний.
