Это его не удивило. Ян Нуккер всем был нужен.
— Ну.
— Он ведь живет в этой конуре?
Он долго взвешивал ответ:
— Чего тебе от него надо?
Я оперся локтями о калитку и терпеливо растолковал:
— Об этом я скажу Яну Нуккеру, когда встречусь с Яном Нуккером.
Он понял, что дальше таким манером не продвинется. Тоже наклонился вперед и установил локти на калитку.
— Ян Нуккер — это я, — хвастливо сообщил он.
— Прекрасно, — отозвался я.
Мы вполне могли говорить и здесь, вися на калитке. Его семья, там на лужайке, ввязалась в громкоголосый спор о том, как наказать пристававшего к ним щенка.
— У меня есть друг, Юлиус Боммер. Его позавчера убили.
Ян Нуккер воззрился на меня. Глаза расширились, рот раскрылся.
Нажми на них, сказал Зверь. Без церемоний. Я помахал распечатками у него под носом:
— Имя убийцы тут есть. Я хочу, чтобы ты его отметил.
Теперь оставалось ждать, чтобы Ян Нуккер снова пришел в себя.
На это потребовалось довольно много времени. Глаза его были широко раскрыты, рот разверст в изумлении, а руки беспомощно свисали вдоль калитки.
Первое, что ему удалось вымолвить, было:
— Что за чертовщину ты несешь, а?
Солнце жарко припекало. Я чувствовал усталость. Ночью пришлось долго повозиться.
— Ты что, не слышал? — сказал я. — Или не понял?
— Не понял, — сказал он совершенно серьезно и искренне.
— Юлиус Боммер нашел в этих списках твое имя. Он позвонил тебе. И тогда его убили.
Он уставился на распечатки в моей руке. Потом хотел взять их у меня, но я отвел руку.
— Это же списки нашего персонала, — сказал он раздраженно. — Они конфиденциальные! От кого ты их получил?
— У меня вопрос получше, — сказал я. — Это ты убил Юлиуса Боммера?
Рот у него раскрылся еще раз, пока он взирал на меня. Он выпрямился, но все еще держался за садовую калитку.
— С ума ты сошел, — сказал он негромко. — Кто ты такой? Полицейский?
— Нет, — сказал я. — Тебе повезло. Ко мне эти списки попали раньше, чем в полицию.
Он захлопнул рот. Ян Нуккер вспомнил наконец, кто он такой — мужчина с весом, мужчина, призванный командовать.
— Тогда я вызову полицию, — сказал он решительно.
— Давай, вызывай, — сказал я. — И будут тебя допрашивать всю субботу и воскресенье.
Я сунул ему списки и протянул ручку.
— Отметь того, кто пришил Юлиуса Боммера, — сказал я. — Не надо даже называть имени. Поставь птичку на бумаге, и я уйду.
Он держал распечатки в левой руке и растерянно глазел на них.
— Понимаешь, — сказал я, — как только легавые узнают о твоем разговоре с Юлиусом Боммером и об этих списках, тебя сразу заподозрят в убийстве.
Он покачал своей обелокуренной головой.
— Я никогда не слышал о Юлиусе Боммере, — медленно сказал он. — Я никогда не говорил с таковым по телефону. Я не знаю ни о каких убийствах. Я не разумею, о чем ты говоришь.
В глубине участка залаял щенок. Орали дети. Пекло солнце. Ян Нуккер покрылся потом. Его жена прикурила сигарету и медленно направилась к нам. Коричневый загар, рыжие волосы, черные глаза — такой пальца в рот не клади. Она загребла десятимиллионный куш на брачном рынке. И теперь подходила, чтоб охранять свой выигрыш.
Я улыбнулся ему широко и сердечно. Взял распечатки — рука у него была вялая, почти парализованная — и указал на сотовый телефон на садовом столике:
— О'кей. Давай тогда звони в полицию.
Он стоял совершенно неподвижно, уставившись на меня. Потом помотал головой.
— Позвони легавым, — сказал я. — Им надо задать тебе много вопросов. Не меньше ста двенадцати.
Я помахал ему на прощанье распечатками, повернулся и пошел.
— Погоди! — крикнул он мне в спину.
Когда я обернулся, Ян Нуккер уже устремлялся к телефону. Почти бежал. Я прислонился к калитке и осклабился. Его жена с каким-то фырчанием выпускала сигаретный дым через нос и зло таращилась на меня. Она меня ненавидела — хотя бы за то, что я заставил его шевелиться поживее.
Но он не прикоснулся к телефону. Наклонился над столом и подгреб к себе сумочку — ну, такую, что носят петлей на запястье, каштаново-красное произведение искусства из кожи ящерицы. А потом засеменил ко мне.
— На, — сказал он, протянув визитную карточку.
Его имя, адрес, название фирмы. Два домашних номера телефона, один из них не для широкого пользования. Два рабочих номера — один из них не для широкого пользования. Я, должно быть, ошибся насчет его «БМВ». Там уж наверняка было два радиотелефона, один из них не для широкого пользования.
— Я не убивал никакого Юлиуса Боммера, — сказал он. — Я даже не знаю, кто он такой. — Тут он сделал паузу. — И у меня нет никаких оснований звонить в полицию только потому, что какой-то идиот хочет испортить мне субботний день.
Я поднял распечатки повыше и потряс ими.
— Вот именно, — сказал Ян Нуккер. — Единственное, что меня интересует, так это как наши конфиденциальные списки персонала попали в руки какого-то идиота.
Я кивнул и сказал:
— Конфиденциальный ответ таков: мне они достались от Юлиуса Боммера, уже после его смерти. А ты... — мне пришлось перегнуться через калитку, чтобы сказанное прозвучало достаточно деликатно, — не называй меня больше идиотом. — Я наморщил нос и кивнул ему. — Ведь это не отвечает строго последовательной линии.
Я повернулся и пошел в сторону Яктвэген. Но тут вдруг вспомнил заключительную фразу. Зверь долго и упорно вколачивал ее в мою голову. Я остановился, снова взглянул на Нуккера и произнес:
— Знаешь что, Янчик! Не думаю, что ты убил Юлиуса Боммера. Но уверен, что ты можешь догадаться, кто это сделал.
Он просто вцепился в калитку. Лицо было мокрое от пота, а белокурые волосы стояли торчком. За его спиной щенок заливался лаем, ребятишки устроили драку. А жена просто стояла и курила.
Маленький автобус «фольксваген» грохотал, продвигаясь вперед на трех цилиндрах. Так всегда у них бывает на одиннадцатом году службы. Охлаждение слишком слабое. Я-то знаю, ведь как раз мое поколение впервые познакомилось с этой жестянкой.
— Он что, даже не посмотрел списки? — спросил Зверь в пятый раз.
Я тряс головой, чтобы не заснуть в раскаленном жестяном салоне. И рассказал все как было еще раз:
— Он никаких отметок не сделал. Он пачку не перелистывал. Он не обратил внимания ни на одно имя. Он стоял как дурак, держа все это в руке, и, по-моему, даже первой страницы не прочел.
Этого Зверь понять не мог. Он, да и любой другой аргентинец, за десять секунд ознакомился бы со всей пачкой, отметил для себя все имена, обратил внимание на все отпечатки пальцев, точно запомнил все мои приметы, а лишь потом величественно пожал бы плечами.
