Я кивнул. Эскизы нынче в моде.
— Карта есть в телефонной книге, — ответил я, — а обзорные снимки я уже сделал.
Тарн сказал несколько слов в трубку радиотелефона и повесил ее.
Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись. В спешке мы еще не успели поговорить.
— Быстро же ты проснулся, черт, — сказал я. — Она что, тебе позвонила?
На лбу у Тарна появилась морщинка. Он пытливо посмотрел мне в глаза.
— Нет, — сказал он. — А тебе?
Я уставился на него, стараясь сделать непроницаемым свое распухшее лицо.
— Но как ты узнал? Кто тебя разбудил? Кто сообщил? — выдавил я наконец из себя.
Он не отвечал... Качал головой и улыбался:
— Так она тебе звонила? Ты знал об этом ограблении? Кто тебя вздул?
Я попытался составить ответ, который хотя бы выглядел правдивым:
— Я об этом знал не больше, чем ты.
Он внимательно глядел на меня, но уже не улыбался. Я ответил удивленным взглядом: поплиновый плащ, шляпа...
Вокруг ограждения собрались любопытные. Машины останавливались прямо на траве, подходили люди в летних рубашках и шортах. Полицейские засучили рукава, Янне красовался в рубашке с короткими рукавами и текстом на спине: «С «Утренней газетой» в завтрашний день». А Тарн был в плаще и шляпе...
Он выглядел здесь столь же чужеродным, как водолаз на торжественном разводе караула.
— Ты готов? — спросил он.
Я кивнул.
— Так поехали.
Стоявший возле радио Янне вдруг сказал:
— Восемнадцать миллионов. — Тарн присвистнул.
— Кто это сказал?
— Почта. Если машина была загружена полностью. А она вроде и была так загружена.
Мы молча постояли у машины. Наконец я сказал:
— Вот черт. Восемнадцать миллионов крон.
Тарн засмеялся:
— Тебе бы они пригодились. Жил бы как плейбой, для начала сделал бы пластическую операцию лица.
— Далеко они в полицейской машине не укатят, — сказал Янне.
— Она уже стоит в каком-нибудь гараже, — сказал Тарн. — И давно стоит.
Мы уселись в машину, но не сразу двинулись с места. Сидели молча, потом Тарн мечтательно произнес:
— Восемнадцать миллионов крон...
Янне засмеялся:
— Тони Берг будет весь день просто вылизывать все дороги! Со включенным радио и наручниками наготове.
Тарн бледно улыбнулся.
— Лишь бы он не открыл стрельбу по какой-нибудь полицейской машине.
Гун уставилась на меня, разинув рот, когда я вошел в лабораторию.
— В чем дело? — раздраженно спросил я. — Так глазеть могут только люди невоспитанные.
— О, извини. Я так удивилась.
— Чему? — рыкнул я.
— Не ждала тебя так рано, — улыбнулась она. — Ты же в вечерней смене. А пришел на пять часов раньше.
— Вот видишь. У нас, у временных, свои амбиции. Вы-то, пожизненно нанятые, считаете только выслугу и минуты до пенсии.
Она поцеловала кончики пальцев и похлопала меня по распухшей щеке.
— Сколько у тебя пленок?
— Пять, — ответил я. — Две цветных.
Я прошел по длинным коридорам в комнату фотографов, чтобы заглянуть в свою ячейку. Там лежало только извещение о том, какие выгоды приносит членство в клубе владельцев сберегательных акций.
Нас, временных, это не касалось. Прибыль — это для тех, у кого есть деньги.
Вилле говорил по телефону, но онемел, увидев меня.
— Да, да, — сказал я. — Свалился с автобуса.
Вилле был уже готов начать большое шоу. Драматическим жестом он указал на перечень дневных заданий.
— У нас сегодня... пресс-конференция с премьер-министром, послать тебя туда? Саманта Фокс[50]в «Гранд-отеле», может, и это годится для такого видного сотрудника?..
Он прищурился, разглядывая мое лицо.
— Ты не мог бы выглядеть так же к декабрю? Был бы лицом «Утренней газеты» на Нобелевском празднике!
День обещал быть долгим и утомительным.
Работа в лаборатории заняла почти два часа. Я несколько раз звонил Зверю. Ничего нового. Никто не звонил. Он отрапортовал, что читает очень хорошую книгу Фиделя Кастро: «История меня оправдает».
— Меня тоже, — сказал я и положил трубку.
Я отнес снимки в центральную редакцию. Вокруг них тут же собрался целый косяк сотрудников отдела новостей, ответственные секретари и руководители отдела заметок.
Один снимок был очень хороший: здоровенный охранник обнимает тощего товарища за плечи и делает красноречивый жест другой рукой. Молодой охранник выглядит бледным и потрясенным. Компресс на цветном кадре сияет белизной, а на рубашке видны следы крови.
Дверь углового кабинета отворилась, вышел сам шеф.
Он проследовал между рядами редакторов и руководителей (они слегка поклонились), взял в руки снимки и прокашлялся.
— Хорошие снимки, а? — сказал я. — Теперь, может, возьмут и в штат.
Окружение шефа издало легкий смешок. Но он сразу же заглох — ведь сам шеф даже не улыбнулся. Самые хитрые не смеялись, ждали реакции руководителя. Но их было немного. В этом шлейфе уровень не ахти какой высокий.
Тарн уже прокладывал себе дорогу сквозь толпу. Его пиджак нуждался в химчистке, галстук съехал, да и прилипший к губе окурок сигареты было бы неплохо погасить перед тем, как входить в центральную редакцию — здесь курить запрещалось.
Тарн взял в руки снимок с обоими охранниками.
— Прекрасно, — сказал он. — Само собой, на первую полосу, на пять колонок. С подписью: «Лучше Тотте, чем восемнадцать миллионов!»
В комнате зафыркали, но негромко. А шеф наморщил лоб.
— Гм-гм, — изрек он авторитетно. — Нам еще нужна и карта местности.
— Ясное дело, — усмехнулся я. — «Утренняя газета» должна быть строго консеквентной.
Тарн осклабился, но только он один.
Шеф понял, что ему брошен вызов. И решил принять его. Процесс был длительным. Для пущего понту он вальяжно насупился. Взялся руками за подтяжки и поддернул брюки. Потом застегнул пиджак и откинулся назад. Конец первого акта был близок.
— Все это, — сказал он, тщательно выговаривая каждый слог, — слишком серьезно, чтобы с этим шутить.
— Строгая консеквентность никогда не помешает, — отозвался я.
