одного, и первый натиск данов встретили умело и единым строем. Стоя плечом к плечу с незнакомым мне вендом, я старательно нацелил копье в щит следующего дана, а тот рванулся вперед так, что рожон глубоко вошел в дерево щита. Я повернул древко, и щит отлетел в сторону. В этот миг венд проворно выступил вперед со своей секирой и ударил незащищенного дана в основание шеи, свалив его безошибочно, как быка на бойне. Венд удовлетворенно хмыкнул. Я потянул копье, чтобы вытащить его, но рожон крепко засел в дереве. Тогда я, как нас учили, бросил копье, отступил назад, в строй, и взялся за боевой топор, висевший у меня на левом плече. Со всех сторон люди кричали и гикали, раздавался непрерывный гром ударов и звон металла о металл. Сквозь шум слышались призывы данского военачальника, он приказывал своим отойти и перестроиться. Противник отступил, вдруг оказавшись на расстоянии вытянутой руки от нас. Даны перебирались на борт своего длинного корабля, тот отошел и поплыл по течению.
Во время этой краткой передышки я огляделся и увидел, что происходит у нас за спиной. Здесь тоже первая атака данов была отбита. Несколько тел лежало на настиле второго судна, которое также оттолкнулось от нас. У нас потерь почти не было. Полдюжины раненых да один мертвый. Раненые лежали на настиле, на рундуках и стонали от боли.
— Сомкнуть строй! Не поддаваться! Скоро они вернутся, — послышался крик Транда.
Он все еще стоял у форштевня, щит на левой его руке был расколот и пробит, а окровавленная секира свободно висела в правой его руке. Признать Транда не составляло труда — он, единственный из всех йомсвикингов, решил надеть боевой шлем старого образца с наглазниками как у совы, остальные же были в остроконечных шлемах из оружейной. Этот старый доспех Транда напомнил мне о нашем освященном веками боевом знамени, и я украдкой глянул на стяг Одина. Ткань развевалась и хлопала на ветру. В пылу битвы я не заметил, что передний край бури уже накрыл нас. Все небо из конца в конец почернело. Порывы ветра рвали поверхность моря. Я ощутил, как старый драккар поворачивается, когда ветер бьет по его ветхому остову. Все три корабля сносило по заводи к отмелям. Еще я увидел третье данское длинное судно. Оно подходило со свежим войском на борту, и скоро их будет трое на нашего одного. Тогда я понял, что надежды нет, и снова бросил взгляд на стяг Одина, но увидел только пустое белое полотнище, бьющееся на ветру.
Даны были умны. Корабельщики только что подошедшего длинного корабля связали свои весла с веслами другого корабля, и эти два судна объединились для боя. Они взяли ветер, убрали весла и направились к нашему драккару. Теперь им не нужны были гребцы. И все до единого готовы были сражаться. Третий драккар приготовился к нападению с другого борта.
Связанные вместе корабли ударили в верхнюю доску обшивки нашего драккара. Я услышал, как затрещало старое дерево. Наш драккар накренился под тяжестью данских воинов, когда они во множестве спрыгнули на наш борт. Иные из них, споткнувшись, падали — этих приканчивали секирами по затылку. Однако задние ряды лезущих на наш корабль всей своей тяжестью напирали на передних, и те разорвали наш строй. Мы попятились и, отступив шага на два, оказались спиной к спине с нашими братьями, которые защищались от натиска с противоположной стороны. Мы дрались яростно, либо от отчаянья, либо из верности клятве братства. И разумеется, строй йомсвикингов разрушился. Копья в ближнем бою бесполезны, мы рубились секирами и кололи кинжалами. Мечом же невозможно было не только замахнуться, но хотя бы вытащить его. Щиты были отброшены — почти все они треснули или расщепились, и защита от вражеского оружия осталась одна — шлемы и кольчуги.
Шаг за шагом нас оттесняли к корме, и оставшиеся в живых были стиснуты так, что когда венд, мой сосед, получил секирой по шее, его тело некоторое время стояло, прежде чем в конце концов скользнуло вниз, к моим ногам. Рука моя со щитом содрогалась от ударов данских секир и палиц, и обтянутый кожей щит стал разваливаться. Я с трудом дышал, разевая рот под кольчужной завесой, защищавшей мое лицо. По всему моему телу под толстой курткой, поддетой под кольчугу, струился пот. Ручейки пота сбегали из-под шлема и застили зрение. Утомился я страшно, едва мог отражать удары своей секирой. Я так устал, что хотел только одного — опустить руку со щитом и отдохнуть. В глазах у меня мельтешили даны с раззявленными ртами, вопящие, рубящие, колющие и бьющие, иногда эти удары предназначались мне, иногда — моим соратникам слева и справа. Я уже начал спотыкаться и пошатываться, мной овладевало какое-то безразличие. Мне казалось, что я ступаю по топкому илу, увязая в нем.
Я впадал в забытье, и великая тьма стала сгущаться вкруг меня, когда колючее, как лед, видение мелькнуло перед моими глазами. Глянув искоса из-под наносника, я понял, что на место нашей битвы обрушился внезапный летний град. Большие градины били по моему шлему, ноги скользили по хрустящей белой крупе, покрывшей доски. Стало очень холодно. Град был столь силен, что порывы ветра метали ледяную крошку под шлемы нам в лицо. Дальний конец драккара трудно было различить, однако я видел, что стяг Одина по-прежнему развевается на корме. Я зажмурился, чтобы зрение прояснилось, и тут — наверное, тут сказалось полное изнеможение или прилив крови к голове, но я увидел ворона, черного и кровожадного, и он смотрел на меня и медленно склонял свою мудрую голову. В этот миг что-то ударило меня по горлу. И дыхание мое пресеклось.
Я очнулся от страшной боли в глотке, сопровождавшей каждый мой вздох. Я лежал вниз лицом, втиснувшись между двумя рундуками. На левой руке моей лежало что-то тяжелое — оказалось, это тело нашего йомсборгского наставника. В смертной муке он рухнул на меня, навалившись сверху. Потихоньку и с болью втягивая воздух сквозь свербящее дыхательное горло, я как можно осторожнее высвободился, поднял голову и оглядел корабль. Я ничего не слышал, кроме легкого плеска волн об обшивку. Незаметно было ни движения, ни кого-то на палубе. Вокруг было тихо и темно. Наступила ночь, и драккар безмолвствовал. Претерпевая пронзительную боль, я с трудом приподнялся и перевалился на гребную скамью. Раздался стон, но откуда он донесся, я не мог понять. Вокруг меня все рундуки и настил были усеяны телами, даны и йомсвикинги вперемешку. От усилий у меня кружилась голова, но я пополз туда, где в последний раз видел Транда.
Он лежал на носовом помосте, прислонившись спиной к борту. Даже в полутьме я увидел прореху в кольчуге на груди. На нем так и остался его старый шлем, и я думал, что он мертв, пока не заметил слабое движение глаз за наглазниками.
Он, должно быть, заметил меня, ползущего, наподобие краба, и до меня донесся его слабый голос:
— Видно, Один благоволит к тебе, Торгильс.
— Что случилось? Где мы? — хрипло спросил я.
— Там, где встретили свою судьбу, — ответил он.
— Где даны?
— Неподалеку, — ответил он. — Они вернулись на свои корабли, когда стемнело. Из-за бури ночь настала раньше, и они побоялись убить кого-то в темноте, а то убитый вернется и явится им не-мертвым. С рассветом они придут, чтобы прикончить раненых и раздеть трупы.
— Никого не осталось? — спросил я.
— Мы хорошо бились, — ответил он. — Лучше не бывает. С йомсвикингами покончено.
— Не со всеми. Я помогу тебе убраться отсюда.
Транд сделал слабый жест, и я посмотрел вниз. Он полулежал, вытянув ноги, и я увидел, что у него нет правой ступни.
— Самое слабое место в корабельной сече, — сказал он. — Ты защищаешься щитом, а кто-то сидит, пригнувшись, за помостом, пока ты не окажешься так близко к нему, что он сможет до тебя дотянуться мечом.
— Я не могу бросить тебя, — сказал я.
— Оставь меня, Торгильс. Я не боюсь смерти. — И он привел слова Высокого:
Он протянул руку и схватил меня за предплечье.
— Эту бурю наслал Один. Он принес раннюю тьму, чтобы сохранить тебя от удара, которым приканчивают раненых. Ты должен добраться до короля Кнута. Найди его. Скажи, что йомсвикинги сдержали свое слово. Пусть не подумает, будто мы не отработали полученные деньги. Еще скажи ему, что ярл Ульф — предатель, а Торкелю Длинному — что бесчестье Хьорундарфьорда прощено ему, и что братство исполнило свой долг под водительством Транда.
