Силы его истощились, и он откинулся назад. Настало долгое молчание. Я так устал, что у меня не хватило бы сил покинуть драккар, даже если бы я этого хотел. Мне хотелось только лечь на палубу и уснуть. Но Транд не позволил мне этого.
— Иди, Торгильс, иди, — тихо молвил он, а потом добавил, словно в том не было сомнений: — Ты видел ворона. Поражение — такова воля Одина.
Я начал стаскивать с себя тяжелую кольчугу, каждое движение причиняло мне боль. Кольчужный воротник защитил мою шею от меча, который должен был снести мне голову, но лишил дыхания. Я стянул толстую куртку и протиснулся в пробоину в борту в том месте, куда вломились даны. Я был так истощен и избит, что только и смог, что сползти сквозь пробоину в воду. Погрузившись в студеную воду, на мгновенье ожил, попытался плыть. Но я слишком устал, ноги тянули вниз, и тогда я решил не хвататься за борт, а просто пойти ко дну и утонуть. Тут, к моему удивлению, ноги коснулись дна. Должно быть, наш драккар отнесло к самой отмели. Медленно переступая, подгребая руками, я брел к берегу, пока не добрался до кромки воды. Увязая в сухом уже песке и спотыкаясь, протащился до первой полоски прибрежной травы и упал там. Потом поднялся, понимая, что должен уйти как можно дальше от этих данов.
Одолев первую дюну, я обернулся и глянул с ее вершины на драккар. И увидел пятнышко света. То был крошечный огонек. Он угас, потом вспыхнул снова, стал разгораться. Я вспомнил про вар, которым корабельные плотники осмолили наше старое судно изнутри и снаружи, и понял, что гореть оно будет жарко. Однако Транд ли развел огонь или ктото другой, выживший в битве, неизвестно. Я знал только, что к рассвету последний боевой корабль йомсвикингов сгорит до уровня воды.
ГЛАВА 12
Потребовалось почти две недели, чтобы дойти, а точнее сказать, дотащиться до ставки Кнута в городе Роскильде. Я шел по земле ярла Ульфа, который, как я знал, был предателем, и посему я избегал встреч с людьми, обходил деревни стороной и спал под заборами или под прикрытием земляных насыпей. Череда этих дней слилась в одно смутное горестное воспоминание, помню только, что ночи мои были полны ужасными картинами насилия и смерти. Когда шел дождь, я просыпался, дрожа от холода и страха, капли дождя на моем лице оживляли образы необычайно взвихренных грозовых туч, побежденного ворона и еще один образ, в то время казавшийся мне столь зловещим, что я старался изгнать его из своих мыслей — черная ведьма верхом на ветре. Раза два мне представлялось, и я мог бы поклясться, что так оно и есть, — Транд сидит где-то рядом со мной во тьме, и лужа черной крови натекает из его ноги. Я лежал, оцепенев от горя, не зная, не вызвал ли я своим ясновидением его призрак из мертвых, и ощущал свое полное одиночество и близость к безумию. Перебитое горло так болело, что, когда голод заставлял меня постучаться в дверь какого-нибудь придорожного деревенского дома, чтобы попросить подаяния, обитатели его принимали меня за немого. Мне приходилось пользоваться жестами, чтобы быть понятым. Иногда мне давали объедки. Чаще гнали пинками и бранью, а то и собак на меня спускали.
Но в конце моего пути он, Один, пришел мне помочь в моем бедственном состоянии. Я прокрался в Роскильде как бродяга, грязный и с безумными глазами, и был тут же схвачен караулом. Однако Один устроил так, что Кьяртан, однорукий телохранитель, оказался в тот день начальником стражи, и когда меня привели к нему, он посмотрел на меня с изумлением.
— Торгильс, у тебя такой вид, будто тебя жевал Нидхегг, пожиратель трупов! — сказал он. — Что с тобой случилось, ради Тора?
Я бросил взгляд на своего поимщика, и Кьяртан понял намек. Он отослал караульщика обратно на его пост, потом заставил меня сесть и, прежде чем выслушал мой рассказ, хотел накормить мясом. Мое же бедное горло позволило мне проглотить только миску теплой каши, после чего я поведал ему о засаде и о гибели йомсвикингов, посланных к Кнуту.
Я кончил, Кьяртан некоторое время сидел молча.
— Впервые слышу об этом, — сказал он. — Ваша битва с данами произошла в столь отдаленном месте, что никто о ней не знает. Победители же, полагаю, ушли в море, перевязав свои раны, и были то люди ярла Ульфа, изменники, и они об этом будут помалкивать, потому что дела обернулись против них.
— Что ты имеешь в виду? — хрипло спросил я.
— Пока они подстерегали йомсвикингов у Шелланда, королевские корабли сошлись с недругом у побережья Сконе. Была великая битва в устье Святой реки. Обе стороны притязают на победу, и, говоря по чести, сам я думаю, что нам еще повезло, ибо мы не потерпели сокрушительного поражения. Однако и норвежцы со свеями не сразу теперь оправятся. — Потом он помолчал и добавил: — Мне нужно бы точно знать — когда, ты говоришь, йомсвикинги попали в засаду?
— Я потерял ход времени, пока шел сюда, — ответил я. — Но с тех пор минуло примерно две недели.
— Пожалуй лучше будет, коль сам ты донесешь об этом королю. Это я могу устроить. Но, смотри, до встречи с ним никому ни слова.
— Но мне надо передать Торкелю Длинному последнее слово Транда. Он велел сказать Торкелю, что бесчестье Хьорундарфьорда прощено ему.
Кьяртан уставился на меня.
— Стало быть, ты не знаешь о переменах при дворе Кнута.
— Что случилось? — спросил я.
— Ты не сможешь поговорить с Торкелем, это уж точно. Он мертв. И самое удивительное, что умер он в собственной постели. Никак не ожидал такого от бывалого воина. Так или иначе, он уже не получит сообщения от Транда, разве что они обменяются новостями в Валгалле, коль скоро именно это место уготовано им обоим. Своей смертью Торкель весьма подвел Кнута. Король назначил его своим наместником здесь, в Дании, и когда Торкель умер, ярл Ульф занял его место.
— Но ведь это люди ярла Ульфа напали на нас! — выпалил я.
— Вот именно. Вот почему будет разумней никому не сказывать о засаде, устроенной йомсвикингам.
Надо думать, Кьяртан имел немалое влияние на королевских чиновников — встреча моя с королем состоялась в тот же вечер. Состоялась она втайне, вдали от королевской ставки. Присутствовало только трое — Кьяртан, я и муж той женщины, которую я все еще любил.
Впервые довелось мне увидеть Кнута вблизи, и конечно, судил я о нем с ревностью. Король направлялся на какое-то торжественное пиршество, а посему на нем был яркий синий плащ, застегнутый на правом плече золотой пряжкой, свободная рубаха из тонкого льна с золотой ниткой, шитая золотой же каймой по подолу и манжетам, алые порты и клетчатые чулки. И его мягкие кожаные башмаки тоже были украшены прямоугольным золотым узором. В нем чувствовалась властность, благородство и мужество. Но что меня поразило больше всего — это то, что он был почти одних лет со мной, может статься, на три-четыре года старше. Я быстро прикинул в уме. Выходило, что он возглавлял дружину, будучи еще юношей, в то время, когда я подростком жил в Винланде. От этого сравнения я ощутил собственную недостаточность. Вряд ли для Эльфгифу я был удовлетворительной заменой. Тело Кнута было великолепно, ладное и крепкое. Только нос вредил его привлекательной внешности — торчащий, тонкий и слегка крючковатый. Однако сей недостаток с лихвой возмещался глазами — большими, широко расставленными, с твердым и уверенным взглядом. Он пристально смотрел на меня, пока я, хрипя и запинаясь, рассказывал.
Когда я кончил, Кнут обернулся к Кьяртану и спросил напрямик:
— Это правда?
— Да, господин. Я знаю этого молодого человека довольно давно и могу поручиться за его честность, равно как и за его храбрость.
— Он никому больше не станет рассказывать эту историю?
— Я велел ему поостеречься, господин.
— Ну что ж, он честно заработал свое жалованье. Сколько мы обещали йомсвикингам?
— По пятнадцать марок серебра каждому, господин. Половину вперед. Окончательная же выплата — после того, как они сразятся на нашей стороне.
— Значит, по рукам! Судя по всему, они сразились, и только один из них остался в живых, чтобы получить свое жалованье. Я удвою выплату. Проследи, чтобы казначей выдал ему тридцать марок. И еще проследи, чтобы его никто не видел. Сделай так, чтобы он уехал, и куда-нибудь подальше.
Король круто повернулся и ушел. Он закончил разговор столь бесцеремонно, что я подумал было — уж не знает ли он о моих делах с Эльфгифу.
