хотелось прославить свой кий, присвоить ему свое имя. Ивисту Алексеевичу Жульянову удалось прославить кий номер 7, хотя и не в такой степени, как Цыганочкину двойку. К Жульянову часто приставали по поводу его необычного имени, мол, откуда такое и что оно означает. Поначалу он попробовал сойти за француза — якобы отец у него был француз, и дед, и прадед, и все предки французской национальности, и правильнее, мол, не Жульянов, а Жюльенов, поскольку прадед носил фамилию де Жюльен. Ивист Алексеевич также хвастался, что французский для него — второй язык и даже роднее русского, но недолго он пользовался тем, что советские деятели культуры все как один не владели иностранными языками, разве что «дую спик инглиш?» — «йес, оф кос», — «сит даун плиз» — «ай лав ю» — «гуд лак» — «хау ду ю ду?» — «маны-маны- маны оу йе!». Но это «инглиш». С «франсе» гораздо хуже. Однако и на старуху бывает проруха. Как-то в «Восторг» на две недели приехали отдыхать настоящие французы с самыми настоящими француженками, и некоторым отдыхающим дамам, а в особенности некоторым отдыхающим мужчинам сразу остро захотелось любви. И это при том, что все француженки были на удивленье некрасивыми. Зиме и Цыганочкину как-то удалось познакомиться на пляже с Ирэн и Жаклин; чем они их привлекли, трудно объяснить. Общаться им как-то было нужно, и они повели парижанок к Ивисту де Жюльену. Тот поначалу как-то хмуро стал ссылаться на занятость, но куда деваться — какая такая может быть на отдыхе занятость? Он попробовал было кое-как с Ирэн и Жаклин объясниться, да сразу стало ясно, что он ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Да вдобавок потом уже, через переводчика, Зима и Цыганочкин узнали, что у французов нет такого красивого имени — Ивист, хотя красивых имен много, например, Амбруаз или Жан-Батист.
Разоблаченный Ивист Алексеевич после краснел от издевок и говорил:
— Да ладно вам, пустосмехи! Уж и пошутить нельзя. Рассиропились перед этими французскими страшилами!
— А так все же, что за имя у тебя? Что за Ивист?
— Ну, Ивист он Ивист и есть, — вздыхал бедняга. — Ивист ясный сокол. Старинное русское имя.
— То Финист, а не Ивист, ты нам мозги не компостируй.
— И Ивист есть.
— Что-то не встречается нигде Ивистов, кроме тебя. Что же, и святцах есть такое русское имя?
— А тебе прям давай подавай святцы! Скажите, какой орижинель! (Даже у разоблаченного Ивиста Алексеевича еще долго то и дело прорывалось «французское» происхождение).
— А как же без святцев? В них все русские имена состоят на учете.
— Во-первых, далеко не все. А во-вторых, есть в святцах и Ивисты, даже много, — снова врал Жульянов.
И снова его разоблачили, нашли святцы, то есть, обычный церковный календарь, он у одного отдыхающего оказался, а в нем — перечень русских православных имен, где никакими Ивистами даже и не пахло. Тогда Василий Христофорович поднял вопрос, а крещеный ли Ивист.
— Крещеный, — отвечал Жульянов.
— Каким же именем?
— Таким, какое и есть, Ивистом.
— Врешь, так не может быть. Никакой поп так не окрестит.
— Попы тоже разные бывают, — вставал на защиту Жульянова Харитонов. — У меня одна дура знакомая ребенка Гамлетом назвала, и ничего, окрестили младенца Гамлетом.
— Хорошо хоть не Мефистофелем!
— Небось, по блату крестили.
— А! Нет, мужики! Наврал я! Наоборот, не стал крестить поп. Та говорит: «Хочу, чтобы был Гамлет!», а поп ни в какую. Так и остался Гамлет некрещеным.
— Вот видите, я не виноват, что попы жулики бывают повсеместно. — хватался за уже утонувшую соломинку Жульянов. — Вон, Рабинзонсон тоже, поди некрещеный, а в бильярд лучше всех играет.
— Ему и не положено крещеным быть.
— И вовсе он не лучше всех!
— И евреи есть крещеные, даже в огромном количестве.
— Вот пусть евреи и крестятся! — внезапно рассвирепел Ивист Алексеевич. — У них и Иисус Христос еврей был. А я зато русским был, есть и остаюсь!
Играл Жульянов не очень хорошо, примерно на уровне Цыганочкина, а разгадал тайну его имени не кто иной, как сам маркер Кутузов. Однажды он сидел, смотрел, как в вечернем бильярдном зале катают сибирку Харитонов и какой-то его заезжий приятель, и вдруг ни с того, ни с сего его осенило внезапное прозрение. Он даже сам удивился и оттого воскликнул:
— Сталин!
— Что Сталин? — не понял Харитонов.
— Дмитрий Иванович! А ведь Ивист, знаете, что такое?
— Погоди, счас я вот этого положу… Ах, не пошел! А все ты под руку со своим Ивистом. Так что ты хотел сказать-то?
— Ивист-то ведь!.. Это же — Иосиф Виссарионович Сталин!
— Что за чушь? Какой такой Сталин?
— Сокращенно. Иосиф Виссарионович Сталин. И-Ви-Ст.
— Стоп-стоп! А ведь точно! Смотри-ка! А кто тебе сказал?
— Сам догадался. Вдруг, ни с того, ни с сего — и догадался. Есть же такие имена. Марлен, например, — Маркс-Ленин. Владлен туда же. Еще эта… как ее?.. Дазмира! Да здравствует мировая революция.
— Ишь ты! А ведь я его кием играю. Семеркой. Смотри, Миш, — обратился Харитонов к приятелю, — вот этим кием играл сам Иосиф Виссарионович.
С тех пор и пошло называть кий под номером семь сталинским. Вот как неожиданно прославил длинную средней тяжелости семерку Ивист Жульянов. Жаль только, что после этого, последнего, разоблачения он почему-то не приезжал больше в «Восторг», а то ведь столько острот заготовили к его приезду завсегдатаи клуба любителей шара и лузы.
— Ивист — ясный сталинский сокол, — придумал Зима.
— Приедет, я ему скажу: «Иосиф Виссарионович, не хотите ли с маршалом Жуковым сыграть партеечку?», — предвкушал Костя Жуков.
— Но Жульянов так и не приехал и, возможно даже, так до сих пор и не знает, что означает его редкое, изящное имя. А может, знает, ему ведь родители наверняка поведали сию страшную тайну.
Глава четвертая,
в которой описываются последствия употребления
некоторых напитков
Как уже было сказано, маркер Кутузов относился к игре на бильярде как к священнодействию и не разрешал играть пьяным. Но куда деваться? Пили отдыхающие много, а уж когда началась государственная борьба с зеленым гадом, стали употреблять напитки в три раза больше. Сказалось это и на Гекторе Ивановиче. Так сказать, не миновала его чаша сия. Но все равно, играл он только втрезвую и пьяных по- прежнему гонял. Однако, случалось, выпив лишнего, он засыпал в своей каморке и тогда кое-кто позволял себе прийти среди ночи и лупить по шарам нетрезво вихляющей рукой.
Драматург Морфоломеев однажды уснул на столе — долго целился по шару, долго подползал к нему на брюхе, потом затих.
— Уснул, что ли? — спрашивают. Подошли, а он и впрямь уже посапывает. Потом он рассказывал, что ему приснилось, будто на краю луза голая женщина сидит, а он по ней лупит шарами и все никак попасть не может.
Но это еще невинный случай. Бывало и похуже. Зима играл с деятелем культуры Усырко, вдруг заваливается очень пьяный Василий Христофорович и требует немедленно прекратить игру, потому что он хочет сразиться с Зимой. Пытались не обращать на него внимания, так он стал ругаться, сгребать шары в
