– Конечно! – продолжил протоиерей Владимир Бируля. – После разгрома под Курском немцам уже не оправиться. Близок час их изгнания из России. И что нас ждёт от возвратившихся большевиков?
– Разумеется! Они нас по головке не погладят, – засмеялся отец Николай Жунда.
– Погладить – погладят, вот только вопрос, чем! – сказал отец Иоанн Лёгкий и тоже рассмеялся.
– Отцы, отцы, сейчас не об этом, – остановил беспорядочные выступления экзарх. – Нам придётся пойти на компромисс. Ничего не поделаешь. Я предлагаю следующее: мы решительно отказываемся не признавать Патриарха Сергия. Это раз. В то же время мы не станем высказывать никаких осуждений в адрес Венской конференции зарубежников. Это два. Будут ли возражения?
Разные выступающие после этого в основном соглашались с первым и не вполне соглашались со вторым, давая себе возможность выплеснуть накопившееся раздражение против зарубежников, которые и впрямь, не испив ни капли из той чаши страданий, что выпала священству, оставшемуся в России при большевиках, не переставали клеймить этих страдальцев позором, сидя в тепле и безопасности, требовать от них покаяния, за которое тем пришлось бы испить чашу до самого донышка.
Всё же в итоге приняли точку зрения экзарха и так и постановили. Когда диспут окончился, отец Александр перемолвился словечком со своим любимым другом.
– Отче Александре, как ты жив-здоров? – расцеловываясь, спросил митрополит Сергий.
– Живее всех живых, как сказано советским Горацием про советского Веспасиана, – остроумно ответил отец Александр.
– Наслышан я, что матушка Алевтина детей более не рожает, а семейство твоё всё растёт и растёт. Так ли это?
– Ох, горе моё, растёт оно, – закивал отец Александр.
– Какое ж это горе?
– Да, и счастье, конечно. И счастья гораздо больше в жизни.
– А что с твоим войском?
– И про войско знаете?
– Слухи ходят.
– Кто же не знает, что отец Александр Ионин стал полководцем, – встрял в разговор отец Кирилл.
– С войском моим плоховато, – нахмурился отец Александр. – Комендант лагеря господин Вертер, одноимённый несчастному персонажу Гёте, то разрешает нам окармливать узников духовно и телесно, то вдруг категорически воспрещает. Вот уж месяц, как нам ни разу не разрешили привезти в лагерь обед. А ведь войску надо кушать, иначе это войско постепенно начинает состоять из доходяг.
– Немудрено, что твой Вертер так злобится, – сказал митрополит. – Под Курском-то германцу вломили по первое число. Треск стоял на всю вселенную. У тебя в Закатах-то было слышно?
– Треска не слышно, но что вломили им, это чувствуется, – сказал отец Александр.
– Так что, отче, сколько у тебя сейчас детей в семействе? – спросил отец Кирилл.
– Родных четверо, – отвечал отец Александр. – Вася, Митя, Андрюша и Данилушка. О них я давно уж ничего не знаю. Воюют ли, служат ли, живы ли вообще? – Он с надеждой взглянул в глаза митрополита, что тот снова даст ему какую-то весточку о сыновьях, но в глазах Сергия читалось: «Ничего, пусто!» – А приёмных у меня теперь шестеро – Коленька, Ева, Саша, Миша, Людочка и Витя.
– Даже Ева есть, – тихо рассмеялся отец Николай Гурьянов, стоя неподалёку и внимательно прислушиваясь к разговору.
– Выкрестушечка, – пояснил отец Александр. – Ага, была даже не помню как, Хива… а, Хава! Ну конечно, по-ихнему Хава, а по-нашему, по-правильному, Ева. Так я её окрестил. Вельми старательная христианка получилась. И даже в чертах лица ничего еврейского не осталось. Вот до чего! А вообще, у меня все приёмные детки хорошие. Озорничают, конечно, по молодости лет, но Закон Божий твёрдо знают, помощники у меня во всём. Такие славные птенцы оперяются под моим крылом! Особенно мальчик Коля. Да что там, все очень хорошие. Даже не берусь сравнивать. А вы просто так любопытствуете или с какой корыстью?
– С корыстью, отец Александр, – ответил экзарх.
– Слушаю.
– В Латвии, в городе Саласпилсе есть детский концлагерь.
– Детский? Да как же это?
– Немцы туда свозили детей казнённых родителей.
– Цари Ироды!
– Нам удалось наконец выпросить этих детей.
– Отдают? Я возьму, конечно возьму! Кого людям пристрою, а нет, то своё семейство пополню! – горячо заговорил отец Александр. – Уж кому, как не мне, знать, что такое концлагерь. А каково там бедным детям!
– Вот, отцы! – сказал митрополит. – Четверых родил, шестерых чужих приютил, и ещё готов взять. Сбывается, отец Александр, твоё юношеское пророчество, что будешь богат детьми.
– Мы все возьмём детей из Саласпилса, – сказал незнакомый отцу Александру совсем молоденький священник. – Кого себе, кого прихожанам пристроим. Когда можно туда поехать?
96
Домой в Закаты отец Александр возвращался весьма не один.
Всё его существо рыдало, а сам он себе не мог позволить при этом поплакать, чтобы не расстроились дети, которых он вёз из лагеря в Саласпилсе. Трёх мальчиков и трёх девочек дали ему для устройства – десятилетнего Диму, восьмилетних Олю и Павлика, семилетних Лену и Витаса, и Галю пяти лет. То, что довелось отцу Александру увидеть в Саласпилсе, раздирало его душу на части. Жалобные, тощие, изможденные и больные подростки и совсем дети, руки пронумерованы, лица серые, бескровные, глаза, полные боли и страха. И сейчас в машине, которую выделил экзарх, они ехали всю дорогу от Латвии до псковских земель молчаливо, безрадостно. Каждый из них уже знал, что рано радоваться нельзя. И только Леночка иногда задавала вопросы:
– Дедушка, а мы куда едем?
– Я же вам говорил, что будем жить вместе в селе Закаты. Очень хорошее село, люди там добрые, хорошие. Места очень красивые.
– А немцы там есть?
– Немцы есть. Но они вас не тронут.
– Дедушка, а есть такое место, где нет немцев?
– Есть, конечно. И много таких мест.
– А можно мы туда поедем?
– Поедем, но сначала поживём в Закатах.
– А почему?
– Потому что там у меня дом. И дома других людей, которые вас к себе возьмут. Там мой храм Божий, вы все будете в него ходить.
– Дедушка, а можно ты меня возьмёшь?
– А вдруг тебя очень захочет кто-то другой к себе взять?
– А я всё равно к тебе хочу.
– Ну ладно.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– А храм это не страшно? Там не будут кровь брать?
– Зачем же! А у вас брали кровь?
– Да, у нас у всех детей немцы брали кровь. Они говорили, что у немецких детишек не хватает крови, и потому мы должны своей кровью поделиться.
Отец Александр сжался весь, чтобы не зарыдать. Аж кадык заломило от невыносимой боли. А Леночка продолжала надрывать его сердце:
– А некоторые дети потом умирали, потому что у них своей крови становилось мало-мало. Дедушка, а почему у немецких детишек не хватает крови?
– Не знаю, деточка. Ты о них теперь не думай. Больше никто не станет у вас брать кровь. Я вас не дам
