– Дедушка, а можно мне будет ещё малюсенький кусочечек? Вот такусенький, – она показала мизинец.
– Всем по такому ещё достанется, кто не насытится, – сказала матушка. – Только какой же он тебе дедушка? Я сколько раз повторяла тебе, зови его отец Александр.
– Ибо я мужчина ещё молодой, – смеялся батюшка. – Мне ещё только седьмой десяток лет. Хоть хожу я с бородой, хоть и весь совсем седой, человек я молодой. «Отец Александр» – не надо, зовите меня все неофициально батюшкой.
– А нет, ты мой дедушка, – возразила Леночка.
– Вот настырная! – с укором сказала Алевтина Андреевна.
– Ну пусть, если ей так нравится, – сказал батюшка. – Ино я и могу уже быть дедушкой.
Потом осмелел и латышок. Он вдруг посмотрел строго на немца и произнёс:
– А меня крестили.
– А он у нас латыш! – сказала Леночка.
– Ты сама латыш! – обиделся Виталик.
– Витас! Витас! Биттес-дриттес! – не унималась девчонка.
– Был Витас, а ныне – раб Божий Виталий. А кое-кого я могу и оставить без добавочной картошни, – пригрозил батюшка.
– А я, когда тут подвизался, меня тоже первым делом крестили, – сказал Коля.
– Ишь, как выражается – «подвизался», – умилился отец Александр. – Вижу, быть тебе, Коля, священником.
– И я священником! – сказал Саша.
– И я! – подхватил Миша.
– И я священником! – заявила Людочка.
– Девочки священниками не получаются, – возразил Витя. – Если хочешь, я вместо тебя священником буду. А ты матушкой.
– С тобой?
– Со мной нельзя, мы с тобой кровные.
После ужина Фрайгаузен и отец Александр отправились погулять, запретив кому-либо сопровождать их.
– Слушаю вас, Иван Фёдорович.
– Ни для кого уже не секрет, что наша летняя наступательная кампания провалилась, – скорбно заговорил полковник. – Положение германской армии сложное. Время победных реляций кончилось. Ведомство Розенберга оказывает на нас сильное давление в отношении священников Псковской Православной миссии. Указано, что священники на территории рейхскомиссариата Остланд обязаны ежедневно совершать молебны о победе германского оружия.
– Ох-ох!
– Завтра праздник Покрова Божьей Матери. Он, как известно, ведёт своё происхождение от того, что русские корабли с угрозой подошли к Константинополю, но греки опустили в воду покров с головы Богородицы, на море поднялась буря и потопила все корабли. Вы можете сослаться на этот случай и сказать, что не всегда мы празднуем русские победы. Что сейчас Сталин и его армия такие же язычники, как те Аскольд и Дир, которые хотели захватить православный Константинополь. И что в праздник Покрова Богородицы надо молиться, чтобы новая буря смела Красную Армию новых безбожников.
– И вы думаете, я соглашусь на такое? – смело спросил отец Александр. – Никогда! К тому же вы, голубчик, перепутали. Покров это совсем иное. Не про корабли… Там Константинополь был в осаде со стороны мусульман, а наши предки участвовали в той осаде, будучи язычниками. Разница большая!
Фрайгаузен остановился и вдруг свирепо посмотрел в лицо священника:
– Вы обязаны призывать Божью благодать на Германию!
– Перед кем обязан?
– Перед Богом.
– А моему духовному уху слышится иное.
– Вы можете пострадать за свой отказ. Гитлер чётко произнёс, что по приходам Псковской Православной миссии необходимо провести децимацию.
– Это что-то из римской истории?
– Да. Это когда войско проигрывало сражение, над ним производили децимацию – лишали жизни каждого десятого солдата.
– Но сражение под Курском проиграла не Псковская Православная миссия. Пусть и производят децимацию в вермахте.
– Отец Александр!
– Что, герр оберст?
– Если вы будете упорствовать, я не смогу больше покровительствовать вам. Подумайте о своей огромной семье.
– Над моей семьёй – покров Богородицы. И над всей Россией. И это не важно, что Сталин и его люди безбожники. Гитлер ещё худший безбожник. Я бы сказал и сильнее: ваш Гитлер – наложник сатаны.
– Отец…
– Не перебивайте меня, герр оберст! Ваш вермахт трещит по швам. Вы наступали на Москву и проиграли сражение. Всё сваливали на мороз. Летом прошлого года вы опять успешно наступали летом и опять проиграли зимой под Сталинградом. Опять виной всему – морозушко. Но в этом-то году вы получили по зубам не в страшный мороз, а в самое что ни на есть лето! Вы говорите, что я пострадаю. Христианину только радостно пострадать за истину Христову. Это большая честь для него. Если Христос пострадал за меня, почему же я не должен пострадать за Него? Пусть меня лучше немцы расстреляют, чем наши, когда придут. Вы говорите, пострадает моя семья. Но послушайте, не в этом году, так в следующем Красная Армия докатится досюда. И что будет с моей семьёй, если я стану произносить гитлеролюбивые воззвания?
– Если даже это и произойдёт, ваша семья эвакуируется в Германию. Я вас заверяю, что не брошу, переправлю и устрою как надо.
– А если Красная Армия придёт и в Германию?
– Бог этого не попустит!
– В футбол вы, конечно, лучше… Да не хочу я в Германию! И детей туда не отдам. Мои-то, которые из Саласпилса, при одном только виде вашей формы чуть в обмороки не падают. У них кровь забирали. Якобы для детей Германии, у которых недостаток крови. Это как понимать?
– Это никак не надо понимать… Среди немцев, увы, тоже попадаются мерзавцы.
– Что-то многовато их под Гитлером развелось!
– Так вы решительно отказываетесь пойти мне навстречу?
– С огромным наслаждением, Иван Фёдорович, выйду вам навстречу с чашей и причащу вас Святых Тайн. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Но навстречу вашему Гитлеру не пойду. Можете меня хоть сейчас застрелить. Есть у вас там пули в пистолете?
И тут произошло совсем неожиданное. Фрайгаузен вдруг решительно обнял батюшку и почти прорыдал:
– Как мне тяжело, батюшка, как мне тяжело! Я русский, я православный. Но я немец, я служу своему немецкому народу! Меня судьба надвое раздирает. Я скоро… Меня скоро не станет.
– Голубчик мой! Голубчик! Только не вздумайте что с собой такое! Слышите меня?
– Слышу.
Странная и диковатая это была картина – русский священник в скуфейке и фуфайке, надетой поверх подрясника, и немецкий полковник в сером военном мундире и фуражке с орлом и свастикой, стоят на околице псковского села и обнимаются. Мимо проходил какой-то дедок, остановился и его аж перекосило:
– Тьфу ты!
99
Разговора с Наумом Невским у Луготинцева не вышло. Они встречались, перебрасывались друг с другом словами, но ни тот, ни другой не заговаривали о бое за аэродром. К тому же Луготинцев определился
