— Они не смелые, орлы эти, они безбашенные. А это совсем другой коленкор. Вот скажи, почему нормальный человек, вроде нас с тобой, испытывает чувство страха? Боится хулиганов, революции, аварии — не важно чего?
— И почему?
— Потому что ему есть, что терять. Он за завтрашний день переживает, у него семья, дело любимое, близкие люди. А таким как эти, терять нечего. У них понятие «завтра» просто отсутствует. Им бы сегодня, вот прямо сейчас, себя крутыми почувствовать, на гребне волны покататься, а потом — трава не расти. Им все по фигу, кроме своих амбиций. Поэтому я и беспокоюсь. Что-то они слишком легко свои позиции сдали. Можно сказать, без боя. Да еще Семеныч этот!
— А кто такой Семеныч?
— Да начальник районного отделения милиции. В поселке живет. Тот еще клоп! Мелкий, конечно, начальничек, но вони от него… Возомнил о себе Бог весть чего, со всякой швалью ручкается. Мы с ним, как только его назначили, с той самой поры и цапаемся. Уже второй год пошел. Такая мразь — словами не передать. Ребята у него в подчинении — нормальные, хорошие, но что толку-то, если начальник — дерьмо! Шушеру покрывает, бандитам пятки лижет. Гнилой человек. Насквозь гнилой.
— И как быть? Он же этих, что сегодня приезжали, наверняка в обиду не даст.
— Не даст — и ладно. Я на него и его прихвостней управу найду, пусть даже не сомневается. Поеду завтра в город в прокуратуру. Там у меня один хороший знакомый работает, думаю, справимся. Они за загубленное озеро сполна ответят, до последней рыбешки!
Кристина перевела взгляд на озеро. Озеро было мутным и неживым. На его поверхности брюшками кверху плавала мертвая рыба. Очень много рыбы. Трудно было найти хотя бы один участок воды, свободный от рыбьих тушек. От такой безрадостной картины у Кристины разом навернулись слезы, и она, не удержавшись, громко всхлипнула.
— Да будет тебе, будет! — Фомич подошел к Кристине, обнял ее и ласково потряс, одновременно загораживая собой вид на озеро. — Не скоро, но восстановится все. В природе пустоты не бывает. Природа себя залечит. Жаль, конечно, но уже ничего не поправишь. Не плачь, девонька, не надо. Пошли лучше домой, чайку попьем. А то смотри, как перенервничала вся! Давай, пошли, пошли…
Давешний мужик в джинсах уверенно вел машину. Рядом с ним сидел крепыш, набыченный и злой. На заднем сиденье вольготно расположились две из четырех девиц.
— Слушай, а че ты на попятный пошел? Дали бы этому кренделю в репу и все дела! Все настроение испортил, боец за справедливость!
— Костян, заглохни. Сначала этих, — кивок в сторону заднего сиденья, — вывезем, а потом и побазарим нормально. Только за лоха меня не держи, ладно? Но пока — цыц.
Крепыш расплылся в удовлетворенной улыбке.
Семь-сорок окинул критическим взглядом левое крыло Волги. Не фонтан, конечно, но для сельского хозяйства сойдет. Теперь очередь за шпатлевкой, потом выводить все шкуркой под ноль, грунтовать и красить. Но эту работу Сергей любил. Он пальцами чувствовал, где и как надо пройтись наждачкой, где нарастить, а где убрать лишнее. И запах свежей краски и шпатлевки он очень любил. В его сознании он почему-то всегда ассоциировался с будущим праздником. Может быть потому, что когда в его квартире делался ремонт, по его завершении матушка всегда накрывала стол для всех участвовавших в нем, обязательно откупоривалась бутылка шампанского, и даже ему, маленькому, наливали полбокала шипучего напитка.
И где же, позвольте узнать, носит этого Лесничего? «Я буквально на полчасика, тут до магазина рукой подать»! В итоге ни его самого, ни шпатлевки со шкуркой. А дело стоит. Ему-то, Сергею, что? — это Ивану надо с ремонтом побыстрее закончить, поскольку срок больничного истек, да и за подругой давно пора ехать. В принципе, Волга уже на ходу, но если на ней выехать за ворота гаражного кооператива, ее любой гаишник с распростертыми объятьями примет. Просто, как родную! Перед только-только выстучан, по форме, конечно, уже напоминает прежние волговские очертания, но без замазки и покраски — это жуть с ружьем. Да и фары с поворотниками еще не установлены. Куда их ставить-то, если еще все красить не по одному разу придется! Что он, умом тронулся что ли, одну и ту же работу дважды переделывать?
Семь-сорок уселся на расстеленную перед гаражом тряпку и подставил лицо солнцу. А, если не работать, так хоть загореть чуть-чуть! Хотя он закрыл глаза, от яркого солнца даже за плотно сжатыми веками начинали прыгать какие-то серебряные искорки, молнии и зигзаги. Поэтому, посидев так минут пять, от своей «гениальной» идеи Сергей отказался. И как только люди умудряются валяться на пляжах по нескольку часов кряду? Видимо, крутая закалка, не иначе.
Наконец, показался Лесничий. Судя по выражению лица, было ему как-то кисло. Может, того, что нужно, в этом магазине не оказалось? Или слишком дорого вышло?
— Чего такой безрадостный? Такое впечатление, что тебя насильно лимонами кормили!
— Лимоны я, к твоему сведению, люблю. Так что не угадал.
— Шпатлевку приволок?
— Приволок, приволок, угомонись! Все, что ты просил. На, держи!
— Хм, странно: действительно все купил. Тогда я уже ничего не понимаю. Уходил — человек человеком, а вернулся скукоженный и с мордой, как у церковного праведника, которого в одну постель с бабой положили!
— Я помимо магазина еще успел домой забежать, остатки денег забрать. А в двери телеграмма торчит. Из лесничества. Сегодня утром отбили.
— Что-то случилось?
— Да нет, ничего особенного. Просто волнуются там, ждут меня. Да и сам факт: просто так телеграмму давать не стали бы. Там далеко не паникеры живут. Так что если написано «волнуются» — читай, что Кристина уже по потолку бегает от беспокойства. Вот такая петрушка.
— Интересно, а почему она сама в Москву не возвращается? Ты же вроде говорил, что это возможно?
— Не знаю. У меня только два варианта в голове крутятся: либо ремонт Уазика оказался сложнее, чем представлялся и, следовательно, Кристина никак до поселка добраться не может. Либо она по каким-то своим внутренним причинам в Москву не торопится.
— По каким таким «внутренним причинам»? Ты намекаешь, что у нее там кто-то появился?
— Исключено. Но, немного зная Кристину, могу сказать, что мотивы ее поступков могут быть самыми непредсказуемыми. И не всегда логичными. По крайней мере, с моей точки зрения. Так что на душе у меня сейчас — полный раздрай. И веришь, нет — руки опустились. Стою, как пыльным мешком стукнутый.
— Это с чего вдруг?
— Не знаю. Понимаю, что сейчас надо с ремонтом ускориться, выполнить пятилетку за три года, а такая апатия напала — вообще ничего не хочу делать. И не могу.
— Ну, ты не можешь — я могу, так что этот вопрос замяли. А по поводу твоей внезапной апатии — это, видимо, психология фокус выкинула.
— То есть? Я что-то не врубился. Какая психология?
— Ну, я хотел сказать, психика. Я в этом, конечно, сильно не секу, но что-то мне кажется, что ты все равно боишься с Кристиной встречаться, вот и бунтуешь против поездки всеми мыслимыми способами. Нет, я не имею в виду, что сознательно! Это всегда как бы само собой происходит. У меня тоже что-то подобное пару раз было.
— Не знаю. Может, ты и прав. Только мне от этого ничуть не легче.
— Ладно, влюбленный Шекспир. Раз ты весь из себя замороченный, то иди отсюда и у меня рабочий настрой не сбивай. Прогуляйся по округе, салатиков каких-нибудь организуй или гамбургеров. А я покамест займусь совершением очередного трудового подвига.
— Что, опять жрать хочешь, троглодит ненасытный? Сколько на тебя смотрю, всегда удивляюсь, и как в тебе столько всего помещается? Я всегда считал, что аппетит у меня на уровне, но слопать за один присест кило пельменей, как ты вчера, это для меня просто нереально!
— Желудок студента меньше наперстка…
— Но сжирает эта сволочь столько, что давление в ее желудке, как в эпицентре ядерного взрыва!
— Я — не сволочь, я хороший!
