– Ты сам скоро будешь, как баба, – не сдержавшись, перебил своего шефа Чечев. – Бля буду, я тебя опущу. Пидором будешь, ублюдок!
Я не обратил на тявканье прапора никакого внимания. Мне в этот момент вспомнилась описанная одним русским писателем сцена: мужикам удалось поймать живьем матерого волка. Приволокли в деревню добычу, посадили на мощную цепь, развязали. Естественно, со всей округи сбежались местные шавки. Прыгали возле столба, к которому был прикован волчище, заходились в приступах лая, пьянея от чувства собственной неуязвимости и вседозволенности. Ведь волк на цепи. А значит, они, беспородные кабыздохи, сильнее его. Они просто супер! Каждый из них покруче любого волка!
Поганая собачья стая билась в истерике до позднего вечера, но ни одна из дворняг так и не рискнула подойти близко к страшному пленнику. Шавки бесились с пеной у рта, топтались поблизости, строго соблюдая безопасное расстояние, точно определив ту границу, за которую волка, если он вдруг решит броситься на них, не пустит цепь. Но волчища даже не думал ни на кого бросаться. Он хладнокровно лежал у столба и безразлично глядел на собак презрительным взглядом. И ни разу не огрызнулся, не оскалил зубы в ответ.
А ночью каким-то чудом он сумел избавиться от ошейника и ушел в лес.
– Ну, а если серьезно, – спокойно произнес я, – то я не отказался б чего-нибудь съесть. И попить.
– Жрать будешь завтра. – Кум бросил взгляд на Чечева, замершего возле распахнутой створки ворот в ожидании приказаний. – Сходи в дом, скажи Анжелике, пусть куда-нибудь наберет для этого типа воды. И еще. Там в прихожей валяются старые валенки. Прихвати.
– Так обойдется, – недовольно пробурчат прапорщик, но Анатолий Андреевич немного повысил голос.
– Принеси, я сказал. Не хочу, чтобы он отморозил ласты. Он мне нужен хромой, но не безногий.
На последнюю фразу кума я не обратил никакого внимания. Что значит «нужен хромой»? Неудачная попытка сострить. Ничего более.
Эх, если бы только я знал, что меня ждет завтра…
…То тогда бы совсем не так беспечно расстилал на полу матрац с одеялом и натягивал на себя поверх брюк затертые до зеркального блеска ватные штаны. Не радовался бы тихо тому, что валенки оказались почти новыми, а в воду пакостник Чечев не догадался добавить ни соли, ни керосина, ни какого-нибудь дерьма.
Кум дождался, когда я, укутанный, словно полярник, залезу в «постель», и выключил свет. И уже в темноте, перед тем как со скрежетом встала на место створка ворот, прозвучал его голос:
– Отдыхай, Разин. Завтра у тебя будет непростой день.
Сюрприз № 3
С Ханом – Бавауди Ханоевым – познакомиться я так и не удосужился, несмотря на то, что мы с ним были коллегами (он – хирург, я – реаниматолог) и почти неделю прожили в соседних бараках. Бавауди прибыл на зону с большим этапом в начале июня, а через шесть дней мы с Блондином предприняли неудачную попытку побега, в результате чего мой кореш отправился на тот свет, а я – сначала в ШИЗО, а потом в БУР. Пересечься с Ханом уже не было никакой возможности. Зато за два месяца в БУРе я узнал об этом чечене много интересного.
Он отправился на кичу на длительный срок за то, что средством существования избрал себе довольно редкий и специфический бизнес, требующий высокого профессионального мастерства. Бавауди Ханоев занимался поставкой и трансплантацией человеческих органов. При этом, «запчасти» брались не у каких- нибудь безответных бомжей – что с них, возьмешь, пропитанных «Льдинкой» и «Пекарем»? – и не у беспомощных стариков, у которых все внутренности давно миновали срок годности. Донорами Хану служили молодые здоровые парни и девушки, про которых в ментовских сводках потом говорилось: «Ушел из дома и не вернулся».
Но это еще не все.
Один из фраеров, угодивший в БУР из барака, где как раз и чалился Бавауди, рассказал мне, что чечен, ничуть не смущаясь, сам трепал языком о том, как его перло, когда он оперировал донора, даже и не подумав сперва лишить его жизни или хотя бы дать наркоз. Хан с садистским восторгом смаковал картины того, как его прочно привязанные к операционному столу жертвы сходили с ума еще до того, как он брал в руки скальпель; как у всех – совершенно у всех – происходило непроизвольное мочеиспускание и дефекация; как они сначала молили, потом визжали и, наконец, умолкали, потеряв от болевого шока сознание.
Тогда, в БУРе, выслушав этот леденящий душу рассказ, я подумал: «Как жаль, что мне не суждено пересечься с этим маньяком. Я бы ему устроил операции без наркоза. Но уже через несколько дней я буду или на воле, или в могиле. Третьего не дано. В барак я никогда не вернусь. С Бавауди никогда не встречусь».
Но… Костоправ предполагает, а жизнь располагает.
С Ханом я все-таки встретился. Только совсем не при тех обстоятельствах, при которых хотелось бы мне. Я мечтал устроить сволочному маньяку «операцию без наркоза». Но все произошло с точностью наоборот, и мне пришлось испытать на себе его садистский талант.
Впрочем, обо всем по порядку.
Измученный за двое суток пути из Минвод в Ижму я, несмотря на холод, неудобное ложе и обилие неприятных эмоций, сладко продрых до утра и проснулся совсем незадолго до того, как в гараже объявился кум.
– Как спалось на новом месте? – цинично поинтересовался он, включая свет и ставя на пол миску с какой-то жратвой так, чтобы цепь позволила мне до нее дотянуться.
– Сколько времени? – Вместе с лопатником, документами и золотым болтом часы у меня отобрали еще в Пятигорске перед тем, как запихать в камеру ИВС, и сейчас они, наверное, красовались на руке какого- нибудь местного мусора. Впрочем, зачем бесправному пленнику, которому суждено остаток жизни провести в заточении, знать время? Обойдется и так! Было бы что пожрать, да пореже бы били!
– Почти девять, – проинформировал меня кум. Избавившись от миски с моим завтраком, он поспешил отступить ближе к выходу – в безопасную зону, куда, если бы я замыслил что-нибудь нехорошее, меня не пустила бы цепь.
Меня это повеселило: «Опасаешься за свою шкуру, козел? Погоди. То ли еще будет!»
– Я так и не спросил вчера, – вспомнил я, поднимаясь с подстилки, – как там Кристина. И Анжелика. Все нормалек?
– Не твое дело, – фыркнул кум, но я был с ним не согласен. Мое это дело. Еще как мое! Несмотря на проблемы, которые обрушились на меня в последние дни, я продолжал испытывать перед Анжелой и Крис чувство вины.
– Они в курсах, что ты приволок меня к себе в гости и держишь в каком-то свинарнике?
– Я же сказал, не твое дело. Жри давай, – кивнул кум на миску.
– Не волнуйся, сожру. Если это, конечно, жрать можно… Послушай, начальник, Чечев что, меня не узнал? Ты не сказал ему, что я – это я?
– Уже сказал, – осклабился Анатолий Андреевич. – Еще вчера вечером, когда ушли от тебя. И этот толстый дурак сначала даже мне не поверил.
– А потом?
– А потом пообещал, что тебя замочит. Вот только хрен, – уверенно пообещал мне кум, и эта уверенность вселила в меня кое-какие надежды. Стыдно сказать, но сейчас мне ничего иного не оставалось, как только взирать на кума как на своего благодетеля, который, если захочет, то защитит меня от расправы сволочи-прапора. – Жри давай, Разин. А я пока расскажу, что тебя ждет.
– В натуре? Расскажешь? Наконец-то, – ухмыльнулся я и склонился над миской. Мне не терпелось узнать, чем собирается хлебосольный Анатолий Андреевич потчевать своего пленника. Конечно, не разносолами. Но ведь и не «Педигри-Палом»? В миске я ожидал обнаружить что-нибудь среднее между собачьим кормом и нормальной человеческой пищей. И не ошибся. На завтрак мне была предложена сваренная на воде пшенная каша, в которую накрошили черствого хлеба и добавили каких-то мясных обрезков.
