Годовщина смерти отца или матери — это день самоанализа человека. Не пришел еще сын к их летам — беспокоится, доживет ли он до этих лет? А если дали ему лет жизни больше, чем родителям, — беспокоится, не добавили ли ему только для того, чтобы послать ему больше испытаний, чем им? Поэтому было принято поститься в этот день, дабы подвигнуть человека обратиться к раскаянию, тогда его родители смогут подняться в рай благодаря своему сыну. Когда широко распространился хасидизм и стало много хасидов, которые выступают против проведения излишних постов (так как пост ослабляет человека и увеличивает его печаль, а ведь заповедано служить Господу в радости, как сказано «Служите Господу в радости»), отменили хасиды пост в память кончины отца и матери и поминали покойного лишь бокалом вина и благословением на восхождение его души, потому что стакан вина нужен для благословения, а благословение нужно и для живых, и для мертвых. Увидели это многие простые люди и последовали их примеру: перестали поститься в годовщину смерти родителей. И Ицхак тоже не постился, но молился и говорил кадиш и учил разделы из Мишны, которые начинаются буквами, составляющими имя его матери и слово «душа».
Когда он кончил учить Мишну, захотелось Ицхаку сделать еще одно дело в честь матери. Решил он пойти к старцам города, живущим внутри городских стен, которых хотел увидеть все это время, но стеснялся их из-за обрезанных пейс и выбритой бороды. Сегодня, после того как он молился в синагоге и не брил бороды накануне субботы, он не боялся показаться им.
Спустился он к Яффским воротам и вошел в Старый город. Обошел несколько домов и дворов — и попал в такой узкий и грязный переулок, что грязнее не бывает, пошел дальше — и вошел в еще более грязный переулок. Много раз уже он приходил сюда, чтобы навестить реб Алтера, резника, но поворачивал назад по той же причине: стеснялся показаться перед ним бритым.
Реб Алтер, резник, был одним из уважаемых жителей его города, искусным моэлем[78], и Ицхак любил его и за доброту, и за то, что тот сделал ему обрезание. Часто гладил его реб Алтер по щекам и говорил: «Будь евреем и не будь гоем!» Квартира реб Алтера в Иерусалиме не похожа на квартиру в его городе; у себя в городе он жил в прекрасном доме из четырех комнат, а в Иерусалиме — живет в одной комнате в почерневшем доме — из тех домов, что поджигали измаильтяне во время эпидемии или мора, чтобы не распространялась зараза на другие дома, и с тех пор, как его вновь заселили, не ремонтировали его.
Был день стирки во дворе реб Алтера, и собрались там все дети двора, босые и в лохмотьях. Одни умывались водой из луж на камнях двора, другие охлаждали лицо бельем на веревках, а некоторые слизывали воду с отжатого белья. Как только они увидели незнакомого человека, вошедшего во двор, подбежали к нему и стали расспрашивать, кого он ищет, и каждый отталкивал своего товарища, желая проводить гостя.
На шаткой кровати с истрепанными и изношенными подушками и одеялами сидел реб Алтер, склонившись над трехногим столом, и читал книгу. На столе стоял помятый, покрытый копотью, чайник и стакан из грубого стекла, а в стакане — хлеб. Нищета царила в доме, да и сам дом был темный и бедный. Дом этот ничем не отличался от большинства домов внутри городских стен, но Ицхак, чье ремесло приводило его в дома относительно обеспеченных людей, не видел никогда в жизни такого дома и такой бедности. Кашлянул Ицхак и сказал: «Реб Алтер не узнает меня?» Поднял реб Алтер глаза и прищурился, задрожали его губы, и он произнес: «Ицхак?!» И снова сказал: «Не сын ли Шимона ты? Подожди немного, я встану и подам тебе руку». Приподнялся реб Алтер чуть-чуть выпрямившись, и взял его за руку, и сказал: «Ицикл, не сразу узнал я тебя! Зрение мое упало. Но, хвала Богу живому, есть у меня память на голоса. Садись, сын мой, садись! Итак, в Иерусалиме ты, а не в мошаве. Сядь сперва, а потом поговорим». Усадил он его по правую руку и начал рассказывать.
Когда вырастил реб Алтер детей, понял он, что настало время возвратить свое тело в объятия матери. Разделил он свой капитал, две трети отдал детям, а треть взял себе. Вдобавок к этому получил от нового резника плату за передачу ему лицензии на практику. Взял он с собой деньги наличными и отправился в путь, счастливый и довольный, без горечи и боли, он и его скромница жена, госпожа Гинда- Пуа. Рад, что ест свое, и счастлив, что не нуждается в помощи. Однако жизнь в Эрец Исраэль дана для исполнения заповеди, а не для наслаждения. Как только почуяли у него запах денег, явились к нему казначеи ешивы «Торат Хаим» и уговорили вложить деньги в их ценные бумаги. Согласился он с ними и обрадовался: и учащимся он поможет, и прибыль получит, так как обычно ценные бумаги приносят прибыль своим владельцам. Но в Иерусалиме иные законы. Не прошло много времени, как потерял он все свое состояние и остался гол как сокол. Говоря это, натянул реб Алтер края одежды на свои колени, которые виднелись сквозь рваные штаны. Почувствовал, что Ицхак смотрит на него. Поднял обе руки кверху, и похлопал одна о другую, и сказал: «Так или иначе, мы — в Иерусалиме».
Во время этого разговора не было жены реб Алтера в комнате. Не решался Ицхак спросить о ней, а вдруг ее уже нет в живых. Сказал реб Алтер: «Что же ты не спрашиваешь о старушке? Как она расстроится, что не видела тебя! Час тому назад она пошла к Хаиму-Рефаэлю, слепцу. В нашем городе он знал улицы и переулки как десять зрячих, здесь он еще не выучил дорогу. Раз в неделю ходит Гинда-Пуа к нему стирать белье. Каждый приезжающий в Эрец Исраэль получает за это награду: он видит святые места и радуется тому, что предстает перед его взором; алия этого слепца — вся ради Всевышнего, потому что он не может видеть и не может радоваться увиденному».
В своем городе дом реб Алтера всегда был полон гостями, и он обычно лично прислуживал им. Сейчас, когда попал к нему гость из его города, поставил он чайник на огонь и налил в него воды, чтобы вскипятить ему чай. Чайник был дырявый, и керосинка была не в порядке, не разгорались фитили, а когда разгорелись они наконец, стала капать вода и загасила огонь. Снова зажег он фитили, и отлил из чайника воду, и оставил там столько воды, чтобы она не доставала до дыры в чайнике. И заговорил с Ицхаком об их городе. Сказал реб Алтер: «Большое новшество сделал я перед своим отъездом. Медную кружку сделал с шестью ручками, так что каждый левит держится за одну ручку и поливает воду на руки когенов[79], и за это были мне левиты благодарны». И еще сказал реб Алтер: «Возможно, что есть богачи — и не сделали, есть богобоязненные люди, ищущие возможность выполнить еще одну заповедь, — и не сделали, но оставили эту заповедь мне, чтобы я мог гордиться ею в Эрец Исраэль. И уже получил я награду в этом мире, когда перед своим отъездом стоял в праздничный день и видел, как шестеро левитов, закутанных в талиты, держат кружку, каждый за одну ручку (я не говорю о молодежи и о детях), и нет там братской толкотни».
Ицхак сидел с опущенной головой, и ресницы его дрожали. От слов реб Алтера предстал перед ним молитвенный дом в его родном городе, весь народ — в праздничных одеждах, и кантор ведет праздничную молитву на нигун праздника; и когены бегут, чтобы подняться на возвышение и благословить народ; и все склоняют головы, чтобы принять благословение когенов. Реб Алтер смотрел прямо перед собой в пустоту темной комнаты, и губы его тряслись между бородой и усами. «Ну вот, — сказал реб Алтер, — вода закипела, сейчас нальем нам по стакану чая и попьем». Поднялся, и загасил фитили, и взял стакан, чтобы налить ему. Увидел, что чай у него не заварен и нет заварки для чая. Вздохнул и сказал: «Если чая нет, так сахар здесь есть. Благословен Он, и благословенно Имя Его!» Взял кусок сахара, и вложил в руку Ицхака, и сказал: «Должен человек радоваться тому, что есть у него. Не так ли, Ицикл? Скажи благословение, сын мой, благослови за то, „что все возникло по слову Его“».
Отломил себе Ицхак маленький кусочек сахара и сказал: «Реб Алтер не пьет?» Улыбнулся реб Алтер и сказал: «Пью я, пью я. Есть у нас, слава Богу, колодец, полный воды, далеко не все могут сказать это. Здесь в Иерусалиме я понял: все, что Господь, Благословен Он, дает, это драгоценный подарок из Его рук. В галуте, за границей, где все в изобилии, человек порой пренебрежительно относится к Его дарам, тем более к воде; но здесь мы славим Всевышнего за каждую каплю, которую он спускает нам с небес; как сказано „Воду дождевую ты будешь пить“. И об этом, Ицхак, есть у меня серьезное исследование, но я разъясню тебе притчей. Речь идет о царе, у которого много сыновей. Отправились его сыновья в дальние страны. Дал им царь в путь всего в изобилии по-царски, как всегда поступает царь, у которого есть много всего. И есть у царя еще младший сын, самый любимый, его он держит при себе дома и дает ему все необходимое изо дня в день. Как мы это видели у нашего праотца Яакова, мир праху его, который не хотел отсылать от себя сына своего Биньямина, он любил его больше всех. Так что? Должен сын этот завидовать
