написал: «Подателю сего выдать ярлык на чин предводителя придворных привратников августейшего, соответственно чину. Высокому казначею указываю: из августейшей казны выдать три смены одежды», и вернул заявление привратнику и сказал:
—
Писарю!
Через полчаса приказ был выполнен.
На работорговца надели атласный серебристо-серый халат, сверху — шелковый, а поверх шелкового — расшитый золотом. Сверх того дали отрез кисеи, остроконечную парчовую шапку и заморский платок.
Работорговец снял с головы черную лохматую баранью шапку, положил на землю и, надев остроконечную шапку, попытался накрутить на нее весь отрез кисеи. Но раньше он никогда не носил чалмы, и попытка повязать ее не увенчалась успехом.
Тогда один из эмирских слуг, видевший его усилия, взяв с его головы шапку в левую руку, правой рукой навертел на нее весь отрез кисеи придворной чалмой так, что сверху появился пушистый конец, делая всю чалму похожей на репу.
Удайчи[45] воткнул в чалму «августейшее разрешение» — ярлык чина предводителя придворных привратников, написанный на половине листа кустарной кокандской бумаги — и чалму надели на голову работорговца.
Затем церемониймейстер взял удостоившегося высоких милостей за локоть правой руки, а удайчи за другой локоть, и так ввели они его во двор, примыкающий к Комнате приветствий.
Там и поставили его в пятидесяти шагах от места, где сидел эмир.
Громким голосом церемониймейстер, отчеканивая каждый слог, сказал:
—
Высочайший! Раб его высочества из почтенных торговцев Хивы Мухаммед Карим-бай, караван-баши, удостоенный высокого звания привратника, — эшик-ага-баши, пожалованного ему августейшим повелителем священной Бухары, молится за вас и возвращается к своим делам.
Затем второй придворный возгласил:
—
Да ниспошлет бог эмиру благоденствие, помощь и справедливость!
После этого церемониймейстер взял Карима-бая за шею, пригнул его к земле и поставил на колени:
—
Он приносит в подарок высочайшему свою голову!
Тогда из комнаты, где сидел эмир, кто-то громко возгласил:
—
И вам привет!
Это был ответ от имени эмира, считавшего для себя недостойным отвечать самому.
Эмир протянул руку в ту сторону, где на коленях, подняв руку вверх, молился Карим-бай. Честь, достававшаяся немногим.
По знаку церемониймейстера работорговец вскочил и, кланяясь на каждом шагу, приблизился к двери, взял обеими руками руку августейшего, которую тот протянул из-за двери выше на метр от порога. Провел ею по своим глазам, а потом с наслаждением, чмокая, целовал ее, пока эмир не отнял ее.
Карим-бай так страстно чмокал, целуя руку августейшего, что присутствующим казалось, будто корова лижет своего новорожденного теленка.
Карим-бай сел на колени возле порога, вознес руки вверх и помолился о ниспослании эмиру небесных милостей.
Тогда раздался прежний громкий голос церемониймейстера: — Возвращайтесь!
Работорговец, кланяясь, поднялся и, пятясь, вышел.
Во дворе его, вспотевшего и провонявшего, окружили люди, как мухи падаль. Каждый норовил получить с удостоенного на чай:
—
Поздравляем!
—
Желаем и впредь подобного сподобиться!
—
Дай вам бог!..
—
Пожертвуйте в соответствии с щедростью его высочества. Карим-бай на минуту остановился, оглушенный и растерянный.
Не очень охотно, но делая вид, что это ему ничего не стоит, он вытащил кошелек и каждому дал понемногу мелочи, стараясь угадать, кто из них значительнее.
И кому бы он ни дал, по обычаю, тот бросал деньги к его ногам.
—
При такой большой милости так мало даете! Возьмите обратно, вам пригодится на кусок халвы.
—
Возвращаю, а не то у вас не останется на дудочку вашему ребенку.
—
Возьмите, — мы обойдемся и без этой мелочи!
Но, кривляясь и строя пренебрежительные гримасы, каждый, выпросив еще одну-две монеты, зорко следил, где лежит брошенная мелочь.
И хотя все спорили и требовали еще, но все были вполне довольны и проводили Карима-бая с почтением.
На улицах, где проезжал Карим-бай, встречные, видя его шитый золотом халат и торчавшую из необъятной чалмы бумагу, кланялись, и хотя не знали, что за человек, но догадывались крикнуть:
—
Поздравляем!
И Карим-бай милостиво кланялся им в ответ. Грамота торчала из чалмы, как детский бумажный змей, застрявший в листве. И когда конюх работорговца, бежавший впереди хозяина, крикнул какому-то бедняку, подметавшему улицу: «Берегись! Берегись!» — бедняк отошел и с горькой усмешкой крикнул:
— Поздравляю!.. С новой жертвой.
Карим-бай, голова которого кружилась от почестей, важно и снисходительно ответил поклоном и на эти слова, смысл которых не дошел до его сознания.
На постоялом дворе Паи Астана началось великое торжество.
Богатейшие купцы Бухары, придворные чиновники, все прибывшие с хивинским караваном собрались там, поздравляя Карима-бая и надеясь каждый сорвать что-нибудь с удостоившегося высочайших милостей.
Ставили на длинную скатерть блюда и тарелки со сластями, фисташками, миндалем, халвой. Варенье и жидкую халву подали
в
мисках, а не в чашках, как это делают обычно. Леденцы принесли в ящиках. Сахар ставили целыми головами, кишмиш — коробками.
Барабаны и флейты играли веселые напевы. Голоса поздравлений и тягучие слова молитв, возносимых за здоровье его высочества, — все смешалось.
И никто не вспомнил, что за эту августейшую милость отдана честь двух
Вы читаете Рабы
