остальное. Все зарплаты, премии, каждую бутылку водки для лесорубов посчитаешь. Потом – все деньги, заплаченные за туловища. Все взятки, все непредвиденные расходы, короче – все, до последней копейки. Чтобы все было в ноль. Понял?
Толстяк снова закивал.
– И эти деньги, – Гаврилыч обвел взглядом гостиную, – эти деньги, а их там ой сколько получится, разделишь на всех, кто здесь есть. И вы, обсосы, принесете эти деньги мне. Сюда. В эту комнату.
Считать деньги умели все присутствовавшие, поэтому счетчики в их головах мгновенно показали сотни миллионов долларов, которые, даже будучи разделены на всех, внушали почтение. В гостиной поднялся ропот. Один из генералов, то ли осмелев, то ли потеряв от неожиданности осторожность, воскликнул:
– Так ведь, Гаврилыч, это ж такие суммы получаются!
– Молчи, гандон, – прошипел Гаврилыч, угрожающе подавшись в его сторону, – а не то я тебе лично маслину в лобешник организую! Урод! Суммы ему не нравятся! Суммы там получаются никак не больше, чем ты за свою жизнь наворовал. Так что заткнись.
Гаврилыч посмотрел на Жерехова, который, не обращая внимания на происходившее, азартно поглощал заливное из осетра, и усмехнулся.
– Вот ведь человек! Ничто ему аппетита испортить не может. Я тебе говорю, проглот!
Жерехов оторвался от еды и с готовностью посмотрел на Гаврилыча.
– Слушаю, ваше превосходительство!
– Шут гороховый. В общем, то, что я тут про деньги говорил, тебя не касается. У таких, как ты, кроме триппера и карточных долгов, ничего не бывает. Ну, может, еще красивые шрамы, вдовушек охмурять. Жри дальше.
Жерехов кивнул и вернулся к заливному.
Гаврилыч глубоко вздохнул, и с его лица медленно исчезло выражение злости, жестокости, грубости…
– О-хо-хо, грехи мои тяжкие, – прокряхтел он и тяжело опустился в кресло.
Михайлов, оцепенело наблюдавший за развернувшимся перед ним спектаклем, захлопнул рот и перевел дух. Если тут, на этом уровне, все именно так и происходит, то не лучше ли сказаться неизлечимым инвалидом и нырнуть в далекую деревню, поближе к грядкам с луком и подальше от политики…
Однако, несмотря на шокировавшую его первобытную изнанку высшей государственной политики, Михайлов и раньше догадывался о чем-то подобном, а кроме того, он, как и все присутствовавшие, лелеял надежду, что уж кто-кто, а он-то не попадет на плаху. Да и деньги, к которым тут можно было приложиться, стоили риска…
Поэтому он придал лицу светское выражение и, склонившись к сидевшему рядом с ним Жерехову, вполголоса попросил:
– Будьте любезны, передайте мне, пожалуйста, вон тот салатник.
Жерехов кивнул и салатник передал.
Гаврилыч поерзал на кресле, усаживаясь поудобнее, потом оглядел свою молчаливую гвардию и, сделав слабый жест рукой, сказал:
– Вы это… Пока в садике погуляйте. Может, потом…
Серые спецы синхронно повернулись к двери и бесшумно вышли.
Оглядев изрядно струхнувшее собрание, Гаврилыч вздохнул, потом посмотрел на Михайлова и, сокрушенно разведя руками, сказал:
– Вот, Александр Николаич, какая публика. Ты с ними ухо востро держи, а то как раз сожрут. Ведь сожрете, подлецы?
И он грозно оглядел притихших подлецов, из которых одному только Жерехову все было нипочем и он как раз с заливного осетра переключился на холодного поросенка с кашей. На лицах подлецов появились разные выражения, но все они убедительно свидетельствовали о том, что подлецы эти – все как один травоядны и в свободное время мирно нюхают цветочки.
– Нет, ты посмотри, какие они зайчики! – восхитился Гаврилыч. – Но не вздумай поверить их постным рожам. Серьезные дела они делать не могут, а вот сожрать всей сворой кого-нибудь из своих – в самый раз.
Михайлов почувствовал себя статистом на сольном выступлении Гаврилыча, и номенклатурная интуиция подсказала ему, что серому кардиналу нужно подыграть.
Он оглядел присутствовавших и сильно удивился:
– Не может быть, Терентий Гаврилович! Такие приличные люди…
Гаврилыч с благодарностью принял подачу и врезал над самой сеткой:
– Приличные? Знаешь, кто они?
Михайлов заинтересованно и недоверчиво поднял брови.
– Все они, – Гаврилыч грозно оглядел собрание, – все они клятвопреступники, казнокрады и предатели. Во времена Петра Первого обладателей таких чудесных качеств называли просто ворами и сажали на кол. Я могу легко поступить так с половиной из них… Лучше бы со всеми, но тогда работать не с кем будет. Да… Так вот – все они такие, как я сказал. Я – не лучше их всех, а может, еще и хуже. Но сажать на кол их нужно не за то, что они делают, а за то, что они передо мной корчат из себя целок!
На последнем слове он резко повысил голос, и над столом пролетели несколько мелких капель слюны. Его лицо на секунду обрело то, другое, выражение, и перед Михайловым снова показался жестокий главарь, который может собственноручно перерезать глотку неугодному подчиненному.
Но Гаврилыч тут же вернулся в образ немощного сварливого старикана и, озабоченно оглядев стол, сказал:
– Тэк-с… Что у нас тут имеется? Холодец… Не в службу, а в дружбу, передай мне тарелку, Александр Николаич.
Михайлов с достоинством передал Гаврилычу холодец и уже по собственной инициативе спросил:
– Водочки?
– А как же! – Гаврилыч энергично потер сухие ладони. – Всеобязательно!
Михайлов налил ему и водочки.
Выпив и закусив в полной тишине, Гаврилыч слегка отодвинулся от стола и, посмотрев на Михайлова, объявил:
– Позвольте представить вам еще одного, нового члена нашего прелестного сообщества, – в голосе Гаврилыча прозвучал откровенный сарказм, – прошу любить и жаловать – депутат Государственной думы, только что назначенный председатель Комитета по природным ресурсам и землепользованию Михайлов Александр Николаевич. Депутат, кстати сказать, от Томска. Он и раньше неоднократно помогал нам. Он и его региональная администрация. И теперь не заграница нам поможет, а Сибирь, которой наша Россия приросла и прирастать будет. Мы с вами в прошлый раз о кандидатуре премьера не договорились? Ну так вот вам кандидатура. Обсуждению не подлежит.
Михайлов не был готов к такому, хотя и невероятно благоприятному, но весьма неожиданному повороту. Прелестное сообщество – тем более.
Вокруг стола пронесся легкий шорох, и, осмотревшись, Михайлов увидел, что на лицах сидевших вокруг стола людей отразились самые разнообразные чувства – от зависти и ненависти до подобострастия и желания понравиться.
Он, все еще не веря своим ушам, слегка наклонил голову, как бы с готовностью подчиняясь решению старшего, а Гаврилыч сказал:
– Познакомитесь потом, а сейчас…
