его забрали в экспедицию, к Витусу Берингу… По воле Бирона или благодаря его храбрости — неизвестно.
И всё же даже таких избалованных гордячек, как Долгорукая, Сибирь заставляет смириться, терпеть, приспосабливаться и ждать светлого часа, красоты полярного сияния и — окончания ссылки. Для Екатерины Алексеевны конец наступил осенью 1740 года, спустя десять (!!) лет, — уже после смерти «злыдарихи»… Однако Катерину ждала не воля вольная, не Москва, а… женский монастырь.
Быть может, там, в одинокой келье, обрела она смирение? Увы! Княжна и там, под Томском, оставалась сама собой, не смирила нрава.
Она и в монастыре требовала, чтобы обращались к ней не иначе как к «государыне-императрице», а с монахинями и игуменьей разговаривала так, будто это её рабыни. Как-то раз мать игуменья в сердцах замахнулась на неё чётками — Екатерина повернулась и, с презрением глядя на неё, крикнула: «Надобно и во тьме свет видеть! Я — княжна, ты — холопка». После чего окно в её келье наглухо заколотили.
Мучительно переносила Екатерина то, что её ставили в один ряд с прислужницами. Красивая, честолюбивая, темпераментная — такой оставалась княжна до конца, до того дня, когда на престол ступила Елизавета Петровна (дочь Петра I).
Наконец пришёл указ об её освобождении.
В путь, в дорогу! Как говорится, в таких условиях «бедному собраться — только подпоясаться». Зато дорога — снова по кочкам да болотам, по глухим и мрачным местам. В последний вечер Екатерина стояла, глядя на жидкий свет заходящего солнца. Небо покрылось пеленой, и опустился туман. Он густел, густел, уже не было видно деревьев на той стороне реки…
Арестантку-монахиню сопровождали солдаты. Глушь проезжих мест её поражала. Как только садилось солнце — всё погружалось во мрак. Тьма египетская! На поставах-ночёвках угнетали княжну дурные запахи, жара, пугали насекомые. Княжна содрогалась, слушая шуршание за печкой…
Молчаливые местные мужики и бабы оглядывали её с любопытством, дети разбегались, если приблизится к ним, — бросались наутёк. Похоже, что здесь ещё пребывали в представлении, что Россией правит Пётр I, настоящий антихрист.
Ямщицкие избы освещались лучиной, и тени чудищами нависали на солдат, на закутанную в лисью шубу Катерину. Спать ей иногда приходилось за шторкой и тощей загородкой, и всю ночь гудели солдатские голоса.
Ночь возвращения
Стражники, конечно, заглядывались на княжну. Но не слыхали от неё ни слова, только чувствовали горделиво-презрительные взгляды.
Однажды остановились на ночлег в селении. Она — в отдельной комнате, за тонкой перегородкой. Лежала, сцепив на груди руки, воспоминания теснились в её голове, в сердце…
Но вот до неё донёсся незнакомый бодрый голос. Новый солдат? Или странник?.. Но о чём он говорит? Кого поминает? Яков Брюс! Откуда им известно это имя? И что за московский таратуй явился в этой глуши, откуда? Прислушалась: небылицы сие или правда?
— …Среди лета, в самую жару это было. Шёл дождь. Стоял я в ту пору у самой Сухаревой башни. И вот выходит Брюс на свою башню и давай разбрасывать направо-налево колдовские свои семена… И веришь-не веришь, дождь перестаёт лить. А потом вроде как и снег сыплется. Народ бежит в панике: что это? А взглянули на башню, увидали его и понимают: Брюсова работа!
Солдат замолчал, товарищи его толкали:
— Ври больше! Давай!
— А вот ещё что он учудил — сделал из цветов девицу. Ходила, убирала, сказывали, только говорить не могла.
— Дак лучше жены и не надо! Мне бы такую! — И комната грохнула от смеха.
Впрочем, скоро стихло, а московский бахарь продолжал:
— Граф один так же рассудил и пристал к Брюсу: отдай да отдай мне сию девицу! «Да ведь она молчит», — говорит тот. «А я любоваться буду и сам ей сказки-анекдоты рассказывать стану». Что с дураком делать? Брюс опять ему объясняет, а граф пристал как банный лист. Тогда Брюс взял и достал из головы девицы шпенёк — она вся и рассыпалась цветами. «Ну его, этого Брюса, он ещё и меня в какого зверя обратит», — и граф убежал.
— Да-а… — потягивались за стенкой и ждали продолжения. Катерина тоже замерла в ожидании.
Избу окутало дымом, запахи стояли — затыкай нос, но она терпела.
В темноте опять послышались два голоса: бодрый молодой и глухой.
— Великого ума человек! Про него много чего врут и привирают, иной пустослов такого напустит, что людей обморочит… И какого только, сказывают, инструмента у Брюса не было! Труба до самых звёзд доставала! А ещё был у него железный дракон, на котором он летал. Летом-то он живёт в имении своём, а там чего только про него не болтали!.. Что является, мол, Брюс в парке в темноте и привидениями командует…
— Так он что, помер?
— В том-то и дело: умер, а живой!
— А как купцов учил!.. Всё постигнуть хотел наукой: что под землёй, что в небе, ведома ему премудрость природы… Так вот про купца. Что-то сказанул ему Брюс, да ещё руками вокруг поводил — и что ты думаешь? На другой день тот купец входит в лавку, а там каркадила! А рядом свинья. Вот страху-то! Народ сбежался: в чём дело? Смотрят они, а никакого каркадила нету и свиньи нету.
А другой купец кричит: грабят, грабят! Народ бежит, смотрит — никаких грабителей нет. «Ах ты шалопут беспутный! — набросились на купца. — Спать не даёшь, давай плати штраф!» «Да что же это такое?» — жалятся купцы. А один умный человек отвечает: «Это Брюс испытание натуры делает. Ищет корень вещества…»
А я слыхал про его смерть страсти! Будто когда несли его гроб, впереди шла чёрная фигура, как тень… Фигура была, а человека — нет… Потом крышка от гроба подскочила и врезалась в стену… Это когда из дома его выносили… Ещё слыхал, будто похоронили его — а головы-то нету! Куда нечистая её упрятала — никто не знает.
За стенкой послышался усмиряющий голос:
— Ну будет, братцы! Страшно. Да и барышня-то наша небось не спит. Эй! Катерина Алексеевна-а-а!
Катя услыхала над самым ухом громкий шёпот, но вида не подала.
Московский балагур продолжал:
— Брюс-то, которого Яковом зовут, который Петру Великому товарищем был, неизвестно где — в раю ли, в аду ли, а может, на Луне пребывает… Только есть, братцы, ещё один Брюс, то ли сын его, то ли брат, то ли племяш… Звать Александром. Слыхал я, будто он прямо с нечистой силой дело имеет, с чёртом- дьяволом…
— Ну будет, будет! Мне уж черти мерещатся.
Стало тихо. Впрочем, тишину тут же разорвал целый хор храпов. Теперь княжне не спать. В голове толпились обрывки воспоминаний о Брюсах… Два брата — Яков и Роман — воевали под началом Петра I, младший, кажется, погиб году в двадцатом, погребён в Петербурге… Ходили слухи о его сыне: мол, пригож собой и собирался жениться на Анастасии Долгорукой… Значит, Александр сделался владельцем усадьбы Глинки, ежели скончался Яков Вилимович?! От этой мысли Катерина выпрямилась на деревянной постели, вскочила и села, уставившись в темноту…
Женщина определённой, ясной, в голове рождённой мысли-идеи, Екатерина Долгорукая теперь знала, какой следовать цели.