цехах и общий бал» — мгновенно влетает в литературный обиход. В поэме вообще много сильных и ярких мест, но это — сатирический азлет. Характерно, что такой выброс поэтической энергии вызван у Твардовского яростью по отношению к коллегам, заполнявшим лоно социалистического реализма верноподданными поделками. Литература — прямое продолжение политики.
63
В 1955 году я, студент-филолог Московского университета, увидел в перерыве между лекциями у однокашника тайком приоткрытый список: «Теркин на том свете». Я впился: дай! И получил — до следующего перерыва. Что говорил лектор, я уже не слышал — укрывшись за спинкой скамьи (дело происходило в Коммунистической аудитории, взлетавшей крутым амфитеатром) я на колене немеющей рукой перекатал себе — сколько успел. Надеюсь, мое тогдашнее пьянящее воодушевление хорошо дополняет нынешнюю холодноватую трезвость по отношению к поэме.
64
Использую определения, которые давали стиху Ольги Берггольц Г.Макогоненко, А.Павловский, П.Антокольский.
65
Процитировано по памяти со слов Ольги Берггольц Дмитрием Хренковым в его книге «От сердца к сердцу», Л. 1982, с.50.
66
…В которой только одно положение спорно: «Если б не бессмысленная гибель… вероятно, он стал бы очень крупным поэтом». Я думаю, он стал им, несмотря на бессмысленную гибель. А рассказываю об этом, потому что имел случай вникнуть в ситуацию, когда в 1966 году сам писал статью о Корнилове — вступительную к еще одному его однотомнику, и Ольга Федоровна ту мою статью прочла. Ее отзыв довел до меня ее старый друг (и мой тогдашний наставник в критике) Иосиф Львович Гринберг: «Она сказала: нич- чего себе статейку написал о Борисе этот ваш Аннинский». Так до сих пор и не знаю что означало это «нич-чего себе». Но бережно храню в памяти единственный донесшийся до меня знак внимания великой мученицы.
67
Два слова об этой книге. Сомневаясь в «мастеровитости» своих стихов, Ольга Федоровна, по воспоминаниям Натальи Банк, как-то «сказала, причем без тени кокетства, что испытывает сомнения, является ли девяносто процентов написанного ею литературой, имеет ли художественную ценность». Скажу на это, что художественная ценность вообще не реализуется вне жизненной ситуации. Если уж искать статистические параметры, то «Дневные звезды» — прозаическая исповедь Ольги Берггольц — эти стихи в прозе, пронзительные, как натянутая серебряная струна (рифмы, наконец, ничего не связывают) книга эта на девяносто процентов вклад в мировую культуру (десять процентов отношу на свет агитационных пассажей по части коммунистической веры), и я полным основанием соединяю эту прозу со стихами в едином исповедальном наследии Ольги Берггольц..
68
Этот эпизод объяснен в воспоминаниях Берггольц: после войны мальчишки бегали смотреть, как работают пленные немцы, дразнили их. Одна девочка тоже пошла и увидела, что немцы похожи на тех дистрофиков, каких она запомнила со времен блокады. И вот она приблизилась к одному из пленных и сказала: «Гутен морген, фриц». Реакция того немца описана в «Дневных звездах». Но немцы, приехавшие с делегацией в послевоенный Ленинград, этой истории не знали, и можно представить себе, как они остолбенели от ликующей реплике знаменитой поэтессы.
69
Преданнейшая любовь к Ахматовой (и к Пастернаку, и к Цветаевой) — может быть, интуитивная компенсация той «аскетической простоты», которую, как схиму, наложила на свои стихи Ольга Берггольц?
70
«Из арестованной Ольги, беременной, выбили тогда ребенка», — пишет о «великой женщине столетия» Вл. Леонович («Родина», 2004/4,с.14). Что Ольга Берггольц великая женщина столетия, абсолютная правда. Но что «выбили ребенка» — легенда, рожденная на месте отсутствующих сведений. Насколько я знаю, ребенка «выбили» не чекисты, а общие катастрофические обстоятельства жизни; две маленькие дочери Ольги Федоровны умерли одна за другой от болезней еще до ее ареста (одна дочь — от первого мужа, другая — от второго). Ребенок от третьего мужа погиб в материнском чреве из-за блокады. Поневоле признаешь безжалостность рока, отсекающего живые побеги вдовьего дерева.
71
По последним данным, Вероника Михайловна Тушнова родилась 27 марта 1911 года. (См. ее книгу «Дом мой — в сердце твоем», М, 2001, с.13; хронику в книге «Не отрекаются, любя», М. 1999, с.326). В прежних изданиях указывался 1915 год рождения («Избранное», М, 1988, с.544, Биографический словарь «Русские писатели 20 века», М, 2000, с.696). Возможно, были причины, по которым она в прижизненных документах убавила свои годы.
